Короли поневоле

Другие хорошие эльфы

Нион

Атрабет Финрод ах Саурон

Диэр

Черный

"Кому - вперед, в седые дали,

Кому - финал земных дорог,

Пусть голосом свинца и стали,

Пусть голосом свинца и стали

Рассудит Бог,

Рассудит Бог...

Он милосерден, в самом деле,

И он, должно быть, не хотел,

Чтоб друг на друга мы глядели,

Чтоб друг на друга мы глядели

Через прицел,

Через прицел

Но не помилует эпоха,

Что ставку сделала свою...

А мы смотрелись бы неплохо,

Да, мы смотрелись бы неплохо

В одном строю,

В одном строю..."

(Август Нейхардт Гиннегау)

Белый

«Тишину зову твоим именем.

За стеною волн подожди меня.

Расстояние только кажется -

Горизонт никогда не был линией:

Горизонт от идущего пятится,

А дорога должна где-то прятаться.

Мы привязаны к расстоянию -

Но ведь это всего лишь проклятие...

Мы привыкли жить с этим знанием,

Ведь у Бога нет опоздания.

Тишина Его стала именем.

Тишина моим стала пламенем...»

(Эвелин)

Часть первая

Ночь, затянутая тучами, опустилась на Тол-ин-Гаурхот неслышно, незаметно. В непроглядной тьме умерло все, и казалось, что ни одной души не осталось в замке. Молчание окутало мир, пропитанный чернотой и тяжестью. И только неяркий огонек еле-еле мерцал в одном из окон в верхнем ярусе жилой башни.

В большой комнате, принадлежавшей когда-то Ородрету, сыну Финарфина, правителю крепости Минас Тирит, а теперь ставшей личными покоями Темного Майя Саурона, названного также Гортхауром Жестоким, горит всего одна свеча. Слабому пламени не хватает сил выгнать черноту из углов, но двоих, сидящих друг против друга у стола, оно все-таки освещает. И, разгораясь, выхватывает из мрака то стол и изящный кувшин с вином, то золотые волосы одного из двоих, то задумчиво-ироническое выражение лица другого… Остальное утонуло во тьме - стены комнаты, предметы меблировки… порою даже лицо собеседника, если он отстранится. Впрочем, положению золотоволосого здесь не позавидуешь: свеча поставлена так, что ее свет будет так или иначе освещать его лицо, если он не уйдет в глубину комнаты; только кто ж ему это позволит...

Настал и черед Короля Нарготронда предстать пред очи Прислужника Врага - после того, как двое его братьев по оружию и несчастью не вернулись с подобной аудиенции. Но что это - отчаяние не берет над ним полную власть?

Саурон сидит напротив Финрода, подперев узкой рукой подбородок. Темен его взгляд и неясны намерения.

Осанвэ ли это, слова ли рождаются, сплетаются в огне?

Что ж, Финдарато... наверное, тебе есть о чем жалеть. Есть, чего желать. В конце концов, почему бы и нет - проси у меня, может, я и не откажу. Можешь спросить у меня, что стало с теми двумя, что ушли умирать за тебя. Можешь не спрашивать - я понял, что вы пытаетесь быть дверью в мир, где правит любовь. Только мир таким никогда не будет. И вовсе не потому, что я не хотел бы этого.

Наверное, есть какое-то величие в том, чтобы погибнуть за мираж. Только я этого не желаю - себе.

У вас сердца бабочек, странные Нолдор, не знающие ненависти. Бабочек, желающих умереть в полете, вернувшись в пламя, откуда они родом. Ответь мне, что происходит с бабочкой, когда она пытается поднять тяжесть стали?

И выбирай, как ты хочешь разговаривать со мною - как с Врагом, как с врагом, или ты позволишь себе - забыть о том, что уже стоит между нами, и видеть - просто чье-то лицо во тьме?…

Финрод молчит, сплетя пальцы. Цепь оков длинна и позволяет сидеть свободно - но что толку с того? Свеча горит причудливо, неровно, тени мечутся по потолку... Вот так, король Нарготронда. Двоих провожал ты в неизвестность. Теперь – сам перед лицом ее...

Молчит Финрод. Впрочем, это и хорошо, что не спрашивают его ни о чем. Голос отказывается повиноваться - видимо, не по силам оказалась ему та песнь, что сплетал он нитями души в широком дворе... когда-то своей крепости. Горло саднит невыносимо, и говорить он теперь может лишь шепотом.

Отчаянию нельзя поддаваться. Если позволить ему затянуть темным крылом

душу - ничто не спасет. И потому отчаяния нет. Есть только беспечность. Ну, и досада слегка... Глупо. Как глупо попались... Ведь нелепая случайность - ничего более...

Доносятся до него мысли-образы Саурона. Я слышу тебя, враг мой. Но спроси:

стану ли отвечать тебе?

Тихо потрескивает свеча. Тишина разлита в воздухе…

Молчишь, Нолдо? Молчи, молчи... Я не тороплю тебя. Тебе не стоит знать, что и я способен - просто смотреть и любоваться. Любоваться неверным жестом, которым ты откидываешь непослушные мягкие пряди золотых волос - с лица, любоваться бликами пламени в золотых волосах... я тоже пламя, Финдарато, я с тем же успехом мог бы касаться рукой твоих волос. Я ценю красоту. И ценю стойкость.

Просто твоя Песня оказалась тебе не по силам. Просто ты не понял сразу, что такое - встать против Айну в поединке Стихий. А когда понял - не счел себя вправе отступить. И я ценю это.

Вина только ли непонимания в том, что тот, кого я мог бы назвать другом - назовет меня Врагом, как только сможет заговорить? Вина ли только извечного противостояния Света и Тьмы в том, что каждый верен своему лагерю и не видит живых лиц за цветом знамен? Я не такой... только нужно ли тебе знать об этом, Нолдо?

Хотел бы я знать, как тебя нарекла твоя мать - в прозрении.

Молчишь... я не тороплю, я жду. И пламя между нами - тоже ждет. И время  застывает между моих пальцев, в моей власти еще и не такие шуточки. Я не могу разве что повернуть его вспять, изменить случившееся. А жаль... действительно ли жаль? Был бы возможен этот момент - молчания во тьме, когда взгляды встречаются в пламени на  доли мгновений, если бы все было иначе? Финдарато, Финдарато... я не отказываюсь от твоего молчания.

Я жду. Я способен ждать. Я встретил Идеального Врага. Врага, который не станет Слугой. Не станет ненавидеть. Не сможет. Не сумеет. Против меня поднят клинок, не знавший черной крови ненависти. Против меня возвышен голос, который не умел проклинать - просто потому что "так надо". Мог ли я желать большего? Мог бы - чтобы этот Враг стал Другом. Но этому не быть, я не тороплюсь. И я уверен, что это недо-осанвэ ты поймешь совсем не так, как я хотел бы...

Пламя дрожит под взглядом Саурона. То взметается, то чуть бьется еле заметной искоркой. Иногда оно даже не освещает лицо Финрода, но эти моменты редки и кратки. Саурон постукивает пальцами по столу, не замечая всего символизма этого жеста. Ждет. И чего он ждет?

Свеча вспыхивает - и тогда углы комнаты выступают из темноты... Финрод молча обводит ее глазами…

А ведь это был мой дом. И  комната эта помнит тех, кто строил замок на зеленом Тол-Сирионе.. И эти окна - если в полный голос назвать их истинное имя, то отзовутся ли цветные витражи? Или они забыли все под властью Тьмы?

Свеча в кованом подсвечнике...  я помню того, чьими руками сделан он. Мой брат, оставшийся взрывом ярого пламени в оправдание имени, ему нареченного. Мой брат, искрою сгоревший ради моей жизни...

Фирод протянул руку - звякнула цепь, разрушая видение, - коснулся вычурных завитков подсвечника у самого основания свечи. Улыбнулся, словно свиданию с другом радуясь...

Металл потянулся к руке нолдо, знающего, как разговаривать с силами земли.Железо кандалов обиженно дзинькнуло, плотнее охватило запястье, болью платя за несправедливость - почему его не сделали хотя бы честным клинком, не говоря уж о чем-то ином, почему заставили служить орудием пытки?

Закусив губы, молчит Финрод, молчит под пристальным взглядом Жестокого...

Нолдо-Нолдо...

Оживаешь? Узнаешь?

Молчишь... а, уже почти нет. Уже готов заговорить - протянув руку к подсвечнику, коснувшись, улыбнувшись, вздрогнув от боли. Боль - как цена за улыбку... я подумаю над этим. Это то, что я смутно знал и раньше, теперь это нашло свою формулу.

Но стоило бы воспользоваться моментом. Пока не поздно.

Протянутая рука Саурона причудливо вплетается в полумираж, владеющий Финродом. Пальцы Темного Майя касаются пламени. Длинные тонкие пальцы, которые пламя не обожжет, почти эльфийские руки. Просто что-то необъяснимое не дает сравнивать. Разбивает картину мира, могущую быть цельной...

И голос - тонкий, чуть глуховатый, протянутый незримой нитью сквозь тьму, в котором скользит странная издевка: откуда может возникнуть уверенность в том, что он просто не знает, с чего начать разговор? Ниоткуда, вот именно.

-   Ты помнишь эту вещицу, Нолдо? Она создана не мной; хочешь - подарю?

С легкой-легкой, едва уловимой насмешкой Финрод перевел взгляд на Саурона.

Что, Гортхаур, тебе первому надоело - молчать?

Уже давно не приходилось ему - вот так. Просто смотреть во тьме и тишине на живое пламя. В последний раз - тысячи лет назад, десять дней назад, у костра на последней стоянке перед Тол-ин-Гаурхот. Им с Береном выпала первая стража, а сменившись, оба легли спать не сразу, а какое-то время сидели рядом у костра...

Странное, право же,  у нас положение - сидим, молчим, друг на друга смотрим. Как сказали бы Эдайн: молчишь и  всякую ерунду про меня думаешь. Финроду становится смешно на мгновение. Над ним и так уж в последнее время братья подшучивали - ох, Финдарато, не доведут тебя до добра Смертные. Вот вернется обратно в темницу – расскажет Берену, как прижились у государя Эльдар некоторые словечки и выражения Людей.

Финрод рассмеялся - весело, неудержимо, звонко... и тут же приступ жестокого удушья скрутил его, согнул пополам.

Ну вот, забыл... совсем забыл... Если голос сорван, невозможно даже засмеяться в полную силу – перехватывает дыхание, выворачивающий кашель отнимает последние силы…

Вдох...

Выдох...

Тише... спокойнее...

Отчаянным усилием Финрод выровнял дыхание, выпрямился... Все еще держась за горло - но в глазах  пляшут веселые искорки, - небрежным жестом хозяина указал на подсвечник и прошептал, стараясь не задохнуться снова:

-   Оставь себе... на память, если хочешь...

Тьма Всеприсущая, Нолдо, только бы ты не умер тут у меня на руках. Вот чего бы я не хотел...

Да и пламя - дергается, словно отзывается, сострадает. Словно пламя способно разделить боль. Надо будет как-нибудь узнать. Когда в очередной раз будет совсем плохо.

Гордец. Попроси же меня снять с тебя цепи! - сниму. Твоя гордыня тебе может стоить жизни, не думаешь же ты, безумец, что вышедшего со мной на поединок Силы  сковали простыми цепями!.. Или ты вообще об этом не думаешь?..

Попроси меня снять с тебя цепи - сниму...

Но не раньше, чем ты попросишь меня об этом. Просьба, обращенная к врагу - тоже заплаченная цена. А я же Враг...

Пока же, в наказание за гордыню, хватит с тебя и этого…

Саурон, не отводя пристального, непроницаемого взгляда от Финрода, который тоже, кажется, решил любой ценой не опускать взора, нашел в темноте чашу - наощупь. И кувшин с вином. Наполнил чашу, намеренно неторопливо, зная, что каждое мгновение  для сидящего напротив отзывается тупой болью в груди, вызванной сбоем дыхания, протянул:

-   Пей. Пройдет.

Усмехнулся, прибавил, подумав немного:

-   Никаких заклятий я на это не накладывал. А вещица эта... могу и оставить. Правда, она же, вроде бы, и не тобою создана. На память о ком же ты предлагаешь мне оставить ее?

Нолдо-Нолдо, Финдарато, если еще раз тебя чуть не убьет твой смех - я сниму с тебя цепи. Я давно не встречал такого взгляда. И даже мне страшно смотреть, как он темнеет. Пусть и ненадолго... зачем же вам понадобился весь этот глупый маскарад?

Нет, я не жалею ни о чем, по крайней мере, иначе не было бы другого случая.

Впрочем, я не сомневаюсь, что все равно ты уйдешь отсюда моим врагом. Я проклят. И не один раз проклят, кстати.

Только ты не будешь думать об этом. И не надо тебе об этом думать.

Молчать легче, не правда ли, Нолдо?

Смешно. Решишься ли - довериться и выпить вино из этой чаши?

Странно слышать смех Саурона. Услышав его, можно подумать, что Черный никогда не знал веселья.

Финрод вновь протянул руку к свече, почти касаясь пальцами оранжевого язычка, на этот раз - мысленно прося у живого огня помощи. Ты ведь тоже пламя - помоги! Живые силы Стихий можно услышать тому, кто учился этому у Валар. Как лесной пожар порой тушат встречным... ну вот, уже лучше... вдох... выдох... спасибо...

Нет, все-таки молчать легче, намного легче... Не так саднит в груди, не так тяжек каждый вздох...

Но об этом тому, кто сидит напротив, знать не обязательно.

Финрод отрицательно покачал головой в ответ на жест Саурона.

-   Не стоит... уже все... - шепотом, но довольно твердо. В усмешке дернулся уголок рта...

Не в доверии дело. Просто я не приму от тебя жалости...

А ведь я тебе нужен, Гортхаур... знать бы еще, зачем!

Если бы хоть на мгновение можно было закрыть глаза, откинуться назад – и забыть обо всем, что было, не думать о том, что будет, не чувствовать жестоких прикосновений цепей, выпивающих силы... если бы можно! Но нельзя - а потому ни на миг не терять спокойствия, не отводить взгляда, заставить замолчать усталость и боль...

И отвечать лучше неторопливо...

-   Эта вещь создана не мной, -  прошептал Финрод. - Но тот, кто ее делал, смог услышать  и понять душу металла... не правда ли, Айну? Вот на память о мастере, способном творить, и оставь ее себе...

Зря ты потянулся к пламени, если хотел хранить свои тайны, Нолдо. Очень зря. Я тоже пламя. И во мне отзывается любая зажженная в мире свеча. Любой пожар. Любая мысль, обращенная к огню. Я Пламя. Пламя и Смерть.

И кто сказал, что я откажу в помощи? По крайней мере, достойному врагу в помощи не отказывают. Особенно если он ее не просит.

Ты же не знаешь, что пока ты смотришь на огонь, я могу читать твои случайные мысли.

Чем и развлекаюсь временами. Но не постоянно. Так скучно... и бесчестно.

А ведь боится. Боится пить вино из моих рук. Боится не смерти, боится подчинения  воли. Глупец. Став рабом, он перестанет быть мне интересен... и по-своему дорог.  Враг, умеющий улыбаться. Враг, беззлобно смеющийся тебе в лицо. Враг, не умеющий ненавидеть. Может ли быть лучший дар судьбы? И сильнейшая ее несправедливость?

В твоем смехе не было вызова, Финдарато. Я не ошибся в тебе. И ты готов дорого заплатить за еще один такой всплеск смеха - в лицо врагу, на мгновения забывшись.

Но с каким же наивным вызовом ты "даришь" мне этот подсвечник, явно созданный тем, кто был тебе очень дорог. Так смотрят на того, с кем случайно встретился после долгой разлуки - на перекрестке веков. Неужели ты думаешь...

На это можно и ответить…

Саурон улыбнулся - явно стараясь, чтобы в улыбке не было насмешки. Улыбка вышла отстраненной и по-своему горькой. Впрочем, откуда ему было знать, как она смотрелась со стороны?

-   Оставлю. На память. Если ты так этого хочешь, - не удержался, суховатый смешок прорезал воздух, пропитанный густой тишиной; впрочем, быстро себя оборвал. - Правда, если ты полагаешь, что я неспособен творить сам, ты определенно неправ. Это остается любимым моим творением, кстати.

Айну вынул из ножен у пояса кинжал. Узкое длинное лезвие, кровосток, удобная рукоять - две сплетенных в смертельном объятии змеи. Глаза-рубины горят в темноте... Сталь. Должен идеально ложиться в его руку.

И протянул его Финроду - рукоятью вперед:

-   Можешь посмотреть, Нолдо. И не бойся - безопасно. Я еще не придумал оружия, которое убивало бы само.

Интересно, Нолдо, поймешь ли ты всю суть, всю цену этого шага? Один раз я в тебе не ошибся. Ошибусь ли сейчас?

Я все-таки Пламя, Нолдо. Пламя и Смерть... увидим.

Финрод засмеялся бы, если б не опасался, что следующий приступ удушья все-таки вырвет у него случайный стон... а этого так не хочется! Взял в руки кинжал - бережно, серьезно и с уважением, как берут оружие, честно служащее воину, кем бы он ни был.

Две змеи... отвернуться, чтобы пламя не высветило горечь в глазах. Две змеи... так похожие на тех, что сражаются за корону в кольце отца... в том кольце, что сейчас на пальце Берена... Что это - насмешка судьбы?

Отец...

Как хорошо, что ты - далеко...

Мысли не спрашивают - они текут сами, и следующая была как вздох, как шепот в ночной тиши - Амариэ мэльдэ...

Узкая прохладная ладонь легла на искусанные губы - тише, тише... я далеко, и ты не беспокойся обо мне...

Как хорошо, что ее нет здесь...

Почему? Почему - две змеи?...

-   Потому что тогда пришел на ум этот образ, Финрод. И я решил, что он достоин воплощения.

Финдарато, а тебя задело. Что - что в тебе так отозвалось на кинжал, сделанный Врагом, на эти две змеи? Твой беззвучный крик бесплотным эхом прокатился по воздуху. Я не мог его не услышать.

Я в очередной раз не ошибся в тебе. Проклятье, не люблю цепей на руках тех, кто еще может смеяться. Почему ты мой враг... почему?

Что же делать мне с тобой, Финдарато…

Короткий внимательный взгляд:

-   Не боишься, Гортхаур? Не боишься давать мне в руки оружие? - насмешливо: - Я скован, но... всякое может случиться. А вдруг горло себе перережу? - явно поддразнивая.

-   Не боюсь, - усмехнулся Саурон, не торопясь забирать кинжал обратно. - Перерезать себе горло - моим кинжалом? Вряд ли удастся. Да и к тому же моих сил хватит, чтобы не отпустить тебя. Я, знаешь ли, реагирую очень быстро, привычки воина. А я воин, Финдарато. Мне просто интересно, чем он тебя так заворожил. Я подобных чар на него не  накладывал, - вновь смешок. Непроизвольный, как стон.

-   А в связи с чем пришел тебе на ум этот образ? - шепотом, как можно более

спокойно, спросил Финрод.

Интересно было бы знать, откуда - здесь... Он никогда не интересовался у отца, что же означает этот знак, - как-то случая не представлялось. А когда Арафинвэ надел на палец сына этот перстень, спрашивать было уже поздно. И ни к чему... И теперь не узнаешь... им не встретиться больше...

Хотя... все может быть. В Чертоги он попадет в любом случае...

Они все это понимали - все, кто уходил в темноте, разрываемой светом факелов. И проклятье Мандоса яснее ясного сказало: прощения не будет. И сам Финрод тоже знал - путь его лежит во тьму. Он привык к этому знанию, хотя не открылось ему, что же оно означает. Вот... к концу близится дорога, и кто мог думать, что все обернется - так?

Нет, его не убьют. Но откуда же эта уверенность  в том, что все закончится именно здесь?

Тонкие, исцарапанные пальцы Финрода медленно погладили рукоять. Словно свидание, словно вздох... прости, отец…

-   Неплохая работа, - оценил Финрод. - Эта вещь красива - а значит, прочна и прослужит долго... – С любопытством: - Но ты думаешь, что сможешь успеть помешать мне? Я ведь тоже воин...

Саурон устало усмехнулся.

-   Прошу тебя, Нолдо, давай без неуместного и ложного, к тому же, героизма. Да и задержит тебя не только цепь, кстати - я ли должен тебе напоминать, государь Нарготронда, что еще не все твои подданные мертвы? Да и сам Нарготронд наверняка тебя все-таки ждет из вашей самоубийственной авантюры. Имеешь ли ты, при таких раскладах, право на смерть? Тем более, что и необходимости в ней нет - я не пытаю тебя, не лишаю воли, ничего пока что даже не требую. Что бы ты сказал своим, убей ты себя сейчас, покинув Чертоги Мандоса?

Финдарато, Финдарато. Я знаю, что, пожалуй, делаю тебе больно. Увы, ты не первый мой враг, которому я читаю подобие нравоучения. Впрочем, нравоучение из уст врага - лучшая награда, когда его цель - не излом воли. Я не отказался бы выслушать таковое от достойного врага, от тебя, например... смешно. Что ты сможешь мне сказать такого, чего я не могу сказать себе сам? Да и осмелишься ли?

Осмелиться-то осмелишься... а станешь? Смешно, смешно. Нравоучение - в какой-то мере помощь.

Финдарато… а ты начинаешь задавать вопросы. Значит, готов слушать. Даже готов верить. Иначе зачем спрашивать? Я все-таки выигрываю. Я все-таки не зря трачу время с тобою.

Хотя так и так я тратил бы его не зря. Молчание - тоже способ познания. Как и неверие.

-   А про змей... Финдарато, спросил бы ты о чем полегче. Я не шучу. Как я нашел этот образ. А ты никогда не создавал ничего, просто пытаясь воплотить ту музыку мира, которую слышишь? Тем более, дать какой-то зримый образ тому, что ты сам принес в мир? Придать облик спетому тобою? В Начале Времен я был другим и многому еще не нашел иных образов. Сейчас я мог бы воплотить это по-другому, но тогда многого, пришедшего в мир с противостоянием, еще не было. Попробуй открыться навстречу ему, если не боишься воздействия; его не будет. Открыться и послушать, что в нем. Змей-то две, Финдарато. Они разные. Это двойственность, заложенная в каждом из воплощенных. Наверное. То, что позволяет мне оставаться верным Властелину и разговаривать с тобою, не видя конечной цели разговора. Просто так. Я ответил?

Поверишь ли? Я ответил... Пламя мне свидетель. Я не буду тебе лгать, Финдарато. И не буду читать твоих мыслей - зачем? Я мог бы взять все, что ты отдал пламени - даже образ твоей мельдэ, случайно промелькнувший в бликах по стене. Но не буду. Достойный  враг - не меньше и не больше, чем брат, такие узы не бесчестят.

-   И вот что еще - я читал далеко не все твои мысли, Финдарато. Эта просто прозвучала слишком громко. Я - часть мира, я Айну, не забывай об этом. Я не мог ее не услышать. И больше я не буду этого делать.

... Смогу ли защититься от слов, которые эхом доносятся из пламени?..

Быстрая, почти незаметная, легкая, как порыв ветра, усмешка снова скользит по губам Финрода.

Ты неплохо находишь нужные слова, Гортхаур. Про долг, про честь, про волю и так далее. И, наверное, они бы даже возымели действие, будь на моем месте кто-то другой... пусть даже один из моих друзей. Только видишь ли, государь Нарготронда не нуждается в подобном увещевании. Все это я сказал себе сам - в тот миг, когда понял, что назад дороги нет, еще стоя в Тронном зале Нарготронда. И почти такими же словами я успокаивал в подвале тех, кто поддался отчаянию и решил - хотя бы умереть достойно. Так что... но все равно - неплохо. Финрод чуть мрачнеет. Кроме всего прочего, это доказывает, что не все эльдар, попадающие к тебе, сильны духом - ведь ты складываешь фразы безошибочно. Жаль... Впрочем... можно ли осуждать их за это?

Легкий кивок, внимательный взгляд - продолжай. Двойственность... Это действительно интересно - услышать от тебя такие слова. Об этом можно будет рассказать... если будет кому, кроме Намо. Но все равно интересно... Финрод все-таки остается жадным до знаний, где бы ни удавалось их получить. Мог ли он думать, зайдя в дом Андрэт, что его беседа с ней станет известна многим? От нынешнего разговора тоже можно получить немало полезного... жаль только, вряд ли будет  возможность - да и время -  его записать.

Финрод поймал себя на том, что слушает Саурона так же внимательно, как порой слушал своих книжников и целителей, или Мудрых народа Беора, или любого, кто может что-то рассказать ему. Даже сидя так же - пальцы сплетены, замком рук обхватил колено... А друзей - еще прежде, еще там, в Тирионе - он слушал чуть иначе - устроившись поудобнее на песке, камнях или траве, поджав одно колено, а во второе уткнувшись подбородком, прислонившись спиной к дереву ли, к камню или просто к сидящему рядом. Вот только цепи при такой позе лишние...

Ни в лес, ни в чисто поле, сказали бы Эдайн..

Эта фраза - а главное, ее неожиданность, точность и смысл при этом разговоре - настолько веселят Финрода, что он все-таки смеется - от души, весело... зная, что придется заплатить еще раз за этот взрыв смеха...

Финдарато, Финдарато, ты слишком много смеешься, говорил ему когда-то Феанор. Феанаро, оненнная душа... какой огонь сжигал тебя в последнем твоем бою? Наверное, так же мерк свет перед глазами, когда пылающая  петля стягивала горло...

Спокойнее... в наплывшей тьме пляшут огненные искры, складываясь в рисунки...

Вдох... выдох...

Странные же нынче цены на знания, могли бы сказать Эдайн...

Нет, Люди точно меня погубят... уморят смехом...

Вдох... выпрямись, Инголдо... спокойнее...

Кажется, не только я способен читать мысли в пламени?.. Смеешься, Финарато, смеешься так, как смеялся только что - откидываешься навзничь... и я не отступлю от данного себе слова. Проклятие!.. Так наивно и нелепо показывать врагу свои слабые места.

Саурон метнулся - через стол, черной тенью, чуть не затушив случайно свечу взмахом руки, подхватил Финрода за плечо.

-   Не делай далеко идущих выводов из того, что я снимаю с тебя цепи. Ты безоружен, а я нет, кроме всего прочего. Да и когда вернешься в темницу, их наденут снова. Просто я не желаю твоей смерти до срока. Протяни руки.

Железо всегда повиновалось Темному Майя. Из железа он делал многое, когда лучше было бы занять чем-нибудь нейтральным руки и мысли. Повиновалось, отзывалось... так и сейчас, он легко мог безо всякого ключа разомкнуть замок. Мог. И сделал, почти ненавидя себя за невозможность не совершить этот красивый жест.

Цепи с глухим стуком и лязгом упали на пол. Все.

... Тьма Всеприсущая, этот враг для меня не должен стать большим, чем враг. Два разных берега одиночества... что может быть связующей нитью между победителем и побежденным? Да, именно так - еще не законченная война.  Что же мне делать с тобою, Финдарато. Я не могу освободить тебя. Тебя, врага и государя Нарготронда, между прочим. Это слишком нелепо и картинно, слишком наивно. Глупо. Картинный жест, за который заплатить придется слишком дорого. Я не могу взять с тебя вассальную или союзническую клятву - ты ее не дашь, это понятно и так. А даже если бы и дал - простой доброй болью можно сломать кого угодно - то что тогда? Будешь ли ты жить, изгнанный Нарготрондом? Город не примет такой присяги государя. Держать тебя в темнице веки вечные? А смысл? Да и жить ты в ней долго не будешь. Пытаться торговаться с Элдар, ставя твою жизнь и свободу - ценой? Нет, я могу сделать так, что ты не сможешь уйти по собственной воле. Надо подумать. Только до боли и отчаяния не хочется так бесчестить узы, что сложились между нами. С таким врагом либо бьются до последнего вздоха, не опуская меча, либо говорят ему - "брат мой, враг мой". И что мне делать? Мне, Айну Гортхауру, желающему вложить вьющуюся нить в руки судьбы, чтобы в том, что совершается, был момент истины. Мне, военачальнику Ангамандо, наместнику Властелина Мэлкора в этих краях, не имеющему права на красивые жесты и возвышенные чувства, могущие пойти во вред нашему делу. Мне, получившему от Мэлкора это имя, кстати.

Что мне делать с тобой. Пока что - сидеть, разговаривать и думать. Или - думать потом, в одиночестве, а пока - просто разговаривать. Посмотрим, что ты скажешь мне сейчас, Нолдо. Пока отдышись, отдохни, помолчи. Поразмысли над случившимся, над моим красивым жестом тоже. Мне некуда торопиться, да и тебе - тоже, в общем-то.

Саурон сел на место, сцепил руки под подбородком и сквозь пламя свечи, как в самом начале разговора, взглянул на лицо Финрода. Живое золото волос во тьме, еще живое. Искры пляшут. Меня все еще можно взять - красотой. Что скажешь мне? Странный всплеск милосердия от того, кого принято звать Жестоким? Самому смешно. ... Или - уже нет?

Вдох…

П-проклятье, да что же это...  Вот угораздило... что же, теперь ни смеяться, ни петь нельзя? Как жить, если петь не можешь?

Не то чтобы я жалею об этом - но тем, кто еще дышит во тьме рядом со мной, важно слышать смех и слова ободрения, а как я скажу их, если голос не слушается, если нет сил не только смеяться, но даже  дышать? Значит, скажу - на гордости...

Выпрямись, Инголдо! Если хочешь - истрать последние крохи сил на то, чтобы успокоить дыхание, четкими сделать мысли, не открывать осанвэ, не принимать жалости... пусть  противник не догадывается о слабости...

Нет, Люди, я вас всегда любил, но вот так нелепо помереть от смеха... да, я понял, понял, что означает это ваше выражение...

Финдарато, хватит смеяться. Ты достукаешься... кто это говорил мне? А, Барахир когда-то давно... не вспомнить уже, почему именно...

Все, ладно, успокоились...

Искорки смешинок еще пляшут в глазах Финрода - пополам с болью - когда он вновь сцепляет пальцы в замок и, приподняв вопросительно бровь, смотрит на Саурона.

-   Ты считаешь нас столь слабыми, Гортхаур? - вышло чуть язвительнее, чем нужно бы, ну да пусть...  - Феа не уходит так быстро... впрочем, тебе это, наверное, известно...

А проще говоря, как сказал ему когда-то старый дед Халнах: "Я еще всех вас переживу..."

Эдайн, уймитесь, а? Ведь правда уморите...

Да, Нолдо, похоже, я здесь - не первый гордец. Задыхаешься, всеми силами стараешься унять боль - и не попросишь Врага о глотке воды, хотя, хочется. Эти стены узнают тебя, Нолдо, я чувствую их отклик - но я здесь жил не один день, они успели привыкнуть ко мне, подчиниться моей воле. И  твои мысли, твоя боль, твой смех, образы твоей памяти - все это воздух, сжатый в этих стенах, единый воздух, которым мы дышим. Поэтому в этих стенах мне бесполезно лгать, например. Да ты и не лжешь. Гордец. Я не ошибаюсь в тебе.

Я не ошибаюсь в тебе, брат мой, враг мой. Да, я понял. Я решил. Оно будет так и никак иначе. Остается лишь желать, чтобы этот пленник не оказался причиной встать наперекор воле Властелина. Я не смогу этого сделать. Но и не сделать, если... - тоже не смогу. Иначе я перестану быть собой.

"... - Или не жди тогда от меня покорности, Властелин, или лиши имени; пускай тогда не будет меня. Пускай будет этот бой между нами..."

Бред! Не мысль, не предвидение, не греза. Бред. Да, предположим, я смогу Ему сказать это, если понадобится, но пока нужды в этом нет, такие мысли нужно гнать...

-   Не уходит. Да. Если роа сковано простыми цепями. Ты не заметил ничего, Нолдо? - вышло чуть более язвительно, чем хотелось бы. - Над чем ты смеялся?

Неожиданно. Для себя самого неожиданно.

Смех. Странная и печальная загадка птичьих стай.

-   Над чем смеялся... Над Людьми, Гортхаур, как это ни удивительно. Видишь  ли, у них есть много забавных выражений, отражающих смысл чего-то намного точнее и короче, чем это сделал бы язык эльдар. И многие их шутки основой имеют знаешь что? Дар Смерти, как это ни странно...

Да, это казалось странным... когда-то. Но сейчас - за эти немногие дни, проведенные здесь, он вдруг обнаружил, что стал понимать их. Именно понимать. Раньше - о, раньше было много всего - и удивление, и печаль, и жалость, и восхищение... восхищение их мужеством, их открытостью, тем, что вообще живут, зная о недолгом своем веке, зная, что им придется уйти. Теперь же... видимо, нужно было побывать перед лицом смерти, чтобы понять и принять этот дар.. дар или проклятие...

Хотя ведь и в бою приходилось оказываться с ней рядом не однажды. Чего стоили хотя бы Топи Сереха...

И все-таки, все-таки... надежда Людей -  та, о которой говорила ему Андрэт - открылась впервые - здесь.

Что ж... ради такого знания, быть может, и стоило пережить то, что они пережили...

Усмешка - горькая, язвительная, открытая – читается в глазах Финрода. Красивый жест, Гортхаур, красивый… тебе ведомо милосердие или же это лишь издевка?

-   А не боишься? – прошептал он ехидно и горько.

Вырвалось - от горечи, от мгновенного укола злости оттого, что в этих стенах - в родном доме - он пленник. Комната помнит его, свеча на столе ободряюще улыбается, закрой глаза - и словно не было всего, что случилось за эти десять лет... но в этих коридорах - враги.

Ладно... не все еще потеряно...

Быть может, так же думал Майтимо, идя по коридорам Ангамандо.

Майтимо, Майтимо...

Второй раз в руки Врага попадает принц Дома Финвэ. Вот так и сравнялись в бедах и феаноринги, и нолфинги с гибелью Короля, и арфинги. Мог ли думать принц младшего Дома, что станет правителем? Мог ли думать младший брат, что повторит судьбу старшего? Майтимо... что давало тебе силы выжить и вернуться к жизни? Ненависть? Горечь? Злость? Что дарило тебе надежду там, на страшной той скале, пока не услышал ты голос Финдекано?

Маэдрос никогда никому не рассказывал о том, что с ним было в Ангбанде. Да никто и не спрашивал. Только однажды, глухой полночью, вырвалось у него: "Хорошего мало..." - и все. Финрод тогда посмотрел на него отчаянно... они вдвоем сидели в одной из комнат Химринга... подошел, встал за спиной и положил руку на плечо. Маэдрос на миг сжал его пальцы левой рукой... все.

Брат мой, мог ли я думать, что сам окажусь в такой же ситуции?

Нет, пока еще не в такой же...

И не отчаяние помогает мне выстоять. Гордость, что ли? Не знаю... Надежда? Все еще надежда...

Тишина…

Похоже, тебе совсем плохо, Нолдо. По глазам твоим вижу, что лишь ничтожную частицу своего сознания ты отдаешь обдумыванию ответов мне, упав в прошлое, в воспоминания, во всякие странные думы. Вроде мыслей о поговорках Эдайн. Я над ними не задумывался никогда. И что теперь из этого?

Ты даже не заметил, по большому-то счету, что уже не скован.  И вопросы - смешные, неуместные, можно даже оставить их без ответа. Оставить - или нет?

-   Чего мне бояться, Нолдо? Не смеши меня.

Смотришь пристально на свечу. Так ничего и не понял. Образ Маэдроса - смутной тенью полубреда... Финголфин тут же, ты помнишь его другим, не тем отчаявшимся наглецом, что приехал вызывать на бой Властелина. Тени, тени. Твоя память в плену теней, твои мысли откликаются им вернее, чем мне.

Что, стоишь на грани? На рубеже? Да, тебе будет плохо, ибо ты, как и Финголфин, рискнул померяться силами с тем, кто способен сломать тебя. Быстро. Успел ли ты тогда, во время этого поединка, хотя бы оглянуться? Подумать о чем-либо, кроме того, во что вкладывал свою Песнь?

Я надломил тебя. Но не думай, быстро ты не умрешь. По крайней мере, судьба твоя решена мною будет не сегодня.

Что мне с тобою делать, Финдарато…

-   Можешь спрашивать меня еще о чем-нибудь.

Да уж, Саурону пока действительно нечего бояться. Финдарато, ты сейчас и самого себя не удержишь на ногах... Как сказал бы Нолофинвэ, лучшее, что ты можешь сделать - это пойти спать. Вряд ли теперь хватит сил на то, что смог я сплести несколько дней назад. И дело не в том даже, что голоса нет - не хватает именно Сил. То ли та Песнь так измотала, то ли все-таки холод темницы и цепи эти... кто знает...

Ты смотришь на меня, Гортхаур, так, словно сожалеешь о чем-то. Словно перед тобой - уже почти мертвец, тень, воспоминание. Словно ты видишь не живого, а призрак из мира теней, не способный ни думать, ни говорить, ни мыслить, оставшийся в прошлом и не помнящий имени. А зря...

Нет, не зря - хорошо, что ты так думаешь...

Ты ждешь ответа? Ждешь вопросов, сомнений, удивления, страха... Да? И надеешься, что твой "красивый жест" не останется незамеченным. Да, не останется - мне стало легче дышать, и даже боль приутихла. И, быть может, ждешь даже ответа на это действие... ждешь подсознательно, поигрывая кинжалом. Но его не будет. Во-первых, потому, что не только за себя отвечаю я сейчас - еще и за тех десятерых, что шли со мной. Во-вторых, потому, что сил все-таки не хватит... пока....

Силы остаются только на защиту осанвэ, на внешнее безразличие и показное отчуждение. Потому что в глубине - тревога, быстрый перебор множества решений, вариантов, имеющих один лишь вопрос: что делать? Берен... он должен выжить и уйти отсюда... но как?

Такой простой вопрос - но на него ты ответа не дашь, Гортхаур. Да я и не задам его тебе. И сделаю все, чтобы именно его ты не услышал...

Усмешка, усмешка... словно порыв осеннего ветра.... такой ветер любил играть листьями, швырять их в раскрытое окно на рассвете... так же, как швыряет сейчас, в квадраты лунного луча на полу...

-   Тебе так нужны мои вопросы, Гортхауэр? Мне кажется, тебе больше нравится спрашивать самому...

Так, Нолдо... Кажется, все не так плохо, как мне показалось. Проблеск ясности в глазах, проблеск, становящийся светом. Похоже, сейчас ты ненадолго из своего прошлого выпал...

Придвинув к себе другую чашу, Саурон плеснул в нее немного вина и выпил. Медленно, "цедя" каждый глоток. Постучал пальцами по столу, не отводя от Финрода пристального взгляда. Настолько пристального, что кажется очень недобрым. К такому его взгляду уже привыкли все, кто более-менее хорошо его знал: он означал просто раздумья. А те, кто не знал, в особенности, пленники-Эдайн, нередко знатно пугались: им начинало казаться, что Темный Майя занят измысливанием всевозможных пыток и казней, которым он их подвергнет немедленно же, как только придумает.

-   Я могу, конечно, спросить тебя: "О чем ты думаешь, Финдарато?", - наконец усмехнулся он. - Более того, я это и так смогу узнать, не спрашивая тебя, если мне понадобится. Еще более того - я уверен, что ты не солжешь, если я спрошу, разве что, многое недоговоришь; это в вашем стиле, Элдар. Ты не первый Элда, с которым я разговариваю.

Последняя формулировка прозвучала достаточно язвительно. "Разговариваю" - или "Допрашиваю"? Или для него, Саурона, это одно и то же? Думай, Финдарато, думай.

-   Я могу тебя спросить. Об этом и многом еще. Только гораздо интереснее, когда враг спрашивает тебя. Вопросы и ответы - это тоже способ познания не только темы, на которую идет разговор.

Интересно, как ты меня поймешь Финдарато? Я люблю ставить загадки перед собеседником… что есть, то есть.

Лицо Финрода спокойно, но из-под длинных ресниц - синий насмешливый блеск.

-   Разговор? Ты считаешь это разговором, Гортхаур? А я - нет...

Взгляд в раскрытое окно, спокойный, даже чуть заинтересованный... но не в ответах на реплики противника заинтересованный - Финрод обводит  глазами погруженную в темноту комнату, медленно, ласково, словно хозяин, вернувшийся после долгого отсутствия и проверяющий, что изменилось в доме, пока его не было...

Я бы мог у тебя кое-что спросить, Гортхауэр. Потому что мне действительно интересно было бы многое у тебя узнать. Но не буду... Потому не буду, что не хочу открываться перед тобой - даже случайно, даже в вопросах, даже в беседе на отвлеченные темы. Ты, вероятно, этого и ждешь от меня - потому и тянешь, не задаешь вопросов сам, молчишь... Что ж, и я молчу. Кто кого перемолчит, да?

Мне-то молчать легче...

В глубине души, далеко на дне, пульсирует, как боль в виске, одно: Берен...

Берен... Как спасти его, как помочь?

На этот вопрос я пока и сам ответа не знаю...

И уж совсем не надо, чтобы отвечал на него - ты, враг мой... Слава Валарам, ты, похоже, не считаешь Смертного такой уж важной персоной...

В последнюю ночь перед походом Ородрет, не скрывая отчаяния, спросил глухо: "Брат, скажи, что делать мне, если гонец Моргота потребует от меня сдать город в обмен на твою жизнь? Ты подумал об этом?" Да, Артаресто, я помню, что ответил тебе тогда: улыбнулся и сказал, что этого не будет. Но... как бы не пришлось и тебе встать перед этим выбором... Прости, брат, я не мог поступить иначе....

Молчит Финрод, молчит выжидающе и с насмешливым спокойствием в окно поглядывает...

Молчит и Саурон, не отводя взгляда от лица собеседника.

… А, кажется, о чем-то догадался. В пламя больше не смотрит. Видимо, мой ответ на его мысли навел его на определенные догадки.

Так даже интереснее. Не говоря уже о том, что так - более по чести.  Ты не хочешь разговаривать, это видно. Я могу позвать стражу, надеть на тебя цепи и бросить в темницу. Подождать пару дней - пока заново не устанешь от своей и чужой боли. Пока не простишься с еще одним... или двумя. Что тоже подорвет силы. Я знаю эту методу, она опробована мною не раз. Всегда безотказно работала. Но ты-то мне как раз не нужен сломанным, враг мой, неужели не понимаешь... Ты как раз - не нужен. А разговаривать со мною, пока ты являешься сам собою - не хочешь. Дилемма.  В конце концов, почему я должен тебя беречь. Враги ценны как раз тем, что их щадить не нужно, они не спутники и не ученики. Это испытание силы и воли - вражда. И испытание чести. Читая твои мысли, я его в чем-то даже проиграл - в этом не было необходимости.

Попробуем продолжить. Сломать тебя я всегда успею, Финдарато. Кстати... как на языке нолдор Валинора будет звучать твое имя?.. Всегда любил за что-то квэнья и синдарин. Тягучи. Певучи. Музыка в них. Нити и ноты той Музыки, в которой есть и моя доля.

Фин-да-ра-то... Арат - арта, неизменное "финд" - тут же... Артафиндэ? Попробую - наудачу.

-   Хмм. Дерзость перед лицом Гибели как способ оставаться собой. Ценил это и в соратниках, и во врагах, Артафиндэ Арафинвэон.

Я многое знаю - кто есть кто. Ты не первый пленный Нолдо. Мне попадались совсем дети среди вас, однако же, дети, помнившие Валинор. Горячие. Пылкие. Такие брались на раз - на высказывании спорных утверждений, на задетой гордыне... ты не такой. Посмотрим, на чем зацепишься ты. 

-   Кстати, что ты нашел такого забавного в поговоках Эдайн, Атандил? - я и прозвище твое знаю. - Понимаешь ли, мне труднее замечать их милые парадоксы, я вижу их и разговариваю с ними почти каждый день. То, что их нет в Тол-ин-Гаурхот - случайность, считай. Я успел привыкнуть. 

И, не давая опомниться:

-   Забавный народ Эдайн. Кажется, начинается время для их легендарных героев. Хотел бы я знать, как тебя угораздило сочинить такую легенду для тех, с кем разделил общее дело и даже общую беду - один из твоих товарищей, понимаешь ли, сломался перед надуманными ужасами и решил попробовать купить твою жизнь в обмен на правду, как было ему предложено, и сказал мне, что вы идете вслед за героем-Смертным в Ангамандо, бросить вызов Властелину. Во имя Эстэль. Во имя того, что Элдар не сломлены. Я, разумеется, не мог поверить в такое вопиющее безумие, но он не лгал, он верил во всю эту сказку, которую ты сочинил ему, кано, - слово на наречи элдар прозвучало в устах Саурона черной насмешкой, несмотря на безупречный выговор. - Разумеется, такая "правда" не смогла стать ценой за твою жизнь. Жаль.

Я более жесток, чем хотелось бы. В любом случае, лучше было бы не рассказывать о таком невольном предательстве. В конце концов, солгав другу, ты более виноват перед ним, чем он - перед тобой. Элдар, вы можете быть идеальными врагами, но насколько хорошими - друзьями? Рок феанорингов един для всех, пришедших в Эндорэ с войной - кажется, вы можете пожертвовать всеми ради своего дела. Ради призрака. Потому что даже ты уже смог убедиться - нас так просто, одной верою и верностью, не одолеть.

Финрод на мгновение прикрывает глаза, но лицо его остается бесстрастным. Значит, одного - уже нет.

Кого же? ...

      Нэндил?

         Линтаро?

Быть может, Линтаро... Мальчишка еще, он так боялся пыток... когда его уводили, он бросил на оставшихся взгляд, полный ужаса, отчаяния и упрямой обреченности. Ложь ли это, или же все-таки он не выдержал и сознался? Но если даже и так -  разве можно винить его за это?

Как много дал бы я за то, чтобы это была ложь…

Я и сам-то не знаю пока... лишь надеюсь, что смогу, если доведется, вынести

все беззвучно... или суметь отпустить фэа, уйти самому...

Но - лишь тогда, когда совсем надежды не будет. А пока она все же есть...

Я знаю, Гортхаур, знаю то, что ты можешь сказать сейчас. "Эта смерть – на твоей совести, Король Нарготронда". Я это понимал сразу. Я сам тысячу раз оплачу всех, кто погиб и погибнет рядом со мной. В одном лишь ты не прав - они сами выбирали свою дорогу. Но ты просто не знаешь, что можно идти за кем-то не по приказу, а по велению сердца.

Или все-таки знаешь? Ты-то почему пошел за Морготом, а?

Ты не веришь тому, что тебе рассказали? Не верь, Гортхаур... беда лишь в том, что в твоем неверии каждая нота - смерть кого-то из моих друзей. И вопрос лишь в очередности этих смертей.

-   Вряд ли ты мог слышать и тем более запомнить людские поговорки, Гортхаур. Ты общался с ними чуть в ином качестве, нежели я. Вы не поймете людей, пока вы ждете от них подчинения. Мне они друзья, а не подчиненные... 

Дрожит нить, натянутая, как струна. В раскрытое окно вливается свежий

воздух, но не приносит облегчения.

Саурон прищурился, чуть усмехнулся, углом губ, прищелкнул пальцами.

-   Друзья, Финдарато? Не слишком ли много берешь на себя, бессмертный? Друзья, мэллони - Смертные? И как, легко – дружить с ними?

Легко ли – дружить с ними, терять их, не успевая привыкнуть к родству душ?

-   Хмм… Этот Смертный, сколь я могу понять, тоже тебе – друг? Хотел бы я знать, будешь ли ты так же скорбеть о нем, как о любом из тех, кто ныне делит с тобою беду, если завтра не станет – его?

Внимателен прищур светло-стальных глаз Саурона. Внимателен – и ироничен.

Странная болезненная ирония.

«Пока вы ждете от них подчинения…»

А вот здесь ты неправ, Атандил. Впрочем, чего ж еще ждать от вас, Нолдор. Вашей способности в упор не верить в то, что хоть как-то выбивается из некогда созданной картины мира, можно даже позавидовать. Фанатизм – великая слабость, конечно, но и неплохой ключ к силе. Стойкости. Ломается фанатик, безусловно, на раз, но если он успеет умереть раньше, чем сломается, он умрет почти счастливым. Счастливым тем счастьем, которое дает уверенность в собственной правоте и мученичестве за правое дело.

Впрочем, ты не похож на фанатика, Финдарато. Просто некому было показать тебе, что ты неправ.

Да и буду ли – я – показывать? Зачем? Я не ищу твоей дружбы.

Я вообще не знаю, чего я хочу от тебя. Увидим…

«Пока вы ждете от них подчинения…»

А ты не ждешь подчинения от любого из своих вассалов, кано? Ты не ждешь от любого из своих воинов подчинения твоим командам? Нет? Плохой же ты тогда командир.

Ждешь, ждешь. И приказывать ты умеешь. Иначе в твоих воинах не было бы такой готовности умереть за тебя.

Умереть за тебя…

-   …Повелитель, - сияющие восторженные глаза юноши, почти ребенка еще, просившего об ученичестве, - повер - если что, я буду счастлив умереть за тебя…

Увесистая оплеуха быстро положила конец его восторгам.

-   Запомни: чтобы я не только таких слов – мыслей таких больше не слышал, – раздельно, внятно, жестко ответил он этому мечтателю. – Если ты так меня любишь – зачем ты хочешь повесить мне на шею этот камень?

Тогда Черный Майя понял: он возьмет этого юношу в ученики. По крайней мере, он научит его жить во имя своих целей и надежд, а не умирать за них при первой же выпавшей возможности. Есть такие души – видящие в смерти только величие. Служение не для них. И если они желают идти путем Служения – пусть будут готовы перековать в клинок свое птичье сердце…

Этот мечтатель был далеко не единственным его учеником. И среди них он остался скорее исключением, чем правилом. Более всего в тех, кто просил Саурона об ученичестве, Черный Майя ценил твердость духа и ясность разума. Повелитель Воинов мог запросто отказать в ученичестве тем, кто не мог ответить ему на вопрос – чему они хотят научиться и почему именно у него.

Большей частью его учениками оказывались те, кто искали свою тропу к Пути Воина. Это была почти данность. Судьба. С некоторой печалью Саурон временами думал о том, что это не единственное, чему он может научить, но он учил тому, за чем к нему шли. Правда, иногда складывалось иначе, иногда попутный ветер приносил случайные искры, бросал их ему в лицо: тарни, «выделенные». Воспитанники. Дети, потерявшие родителей в превратностях войны, иногда привезенные из разоренных поселений, чудом уцелевшие, иногда – сироты воинов Ангамандо, воинов его отряда, одаренность которых обращала на себя его внимание. Порою, во времена войн, ими оказывались даже дети вражеских деревень, сожженных орками; по крайней мере, те орочьи отряды, которыми командовал он лично, намертво усвоили приказ: детей не убивать, если только они не кидаются навстречу с оружием. Война есть война, конечно, но дети – не воины. Да, они могут вырасти воинами… но они могут вырасти и Черными Воинами, если их воспитает Твердыня. Таких детей иногда приходилось – выхаживать, спасать, чуть ли не возвращая душу с Неведомого Пути: они могли подвернуться под руку в бою, угодить под падающие балки горящего дома, даже просто быть измучены пережитым, увиденным. Зачастую выхаживать их приходилось самому Саурону. О чем он потом не жалел. Эти узы получались еще прочнее ученичества. В чем-то – вернее. Все равно – они оказывались его учениками, когда подрастали, он не умел – воспитывать, не научив ничему.

Впрочем, и учеников, и воспитанников его роднило одно – братство клинка. Почти все они становились со временем воинами его отряда, на которых он мог положиться почти как на себя. Конечно, не весь его отряд состоял из них, не так часто он брал учеников, но – бывало… и лучше бы не бывало, думал он временами. Потому что его Рок, рок Гортаура Жестокого, проклятого не раз, они делили с ним. Против его воли, но – делили, других путей не было. Так считал он, и, наверное, не напрасно считал – как иначе объяснить то, что ни один из его учеников и воспитанников не доживал не то что до старости – до зрелости, умирая от вражеского клинка или стрелы?…

Каждый раз, чувствуя смерть одного из них, он закрывал глаза, зная, что они непроглядно темнеют, рука сжимала рукоять клинка до белизны в костяшках, и он готов был клясться никогда более не брать учеников, но удерживало одно: знание того, что эта клятва – не из тех, что он сможет сдержать. Просто – выйдет иначе… так уже было один раз. Поклялся… и не смог эту клятву сдержать, когда ему принесли умирающего от страшных ожогов ребенка, выхваченного из огня пылающей деревни. Выходил. Вылечил. Оставил около себя. Воспитал… научил. Ни с кем не разделив своего клятвопреступления.

Узнавая о каждой такой смерти, он просто говорил: «Они умрут.» Сухо, ломко. Непререкаемо. И убийцы действительно  умирали. Ибо находил. Не щадил. Да они обычно и не просили пощады.

Отряд Барахира должен был быть уничтожен, конечно, такая заноза в седле будет мешать, пока существует, но он и так таял на глазах. Условия, в которых им приходилось сражаться и выживать, не располагали к долгожительству - почти в каждой своей вылазке они теряли по человеку. И, возможно, в награду за их мужество Саурон позволил бы им умереть – в бою, как воинам, если бы воины его отряда не принесли ему тела двоих его учеников, почти мальчишек, взятых им в разъезд на пограничье – посмотреть на походные будни отряда, жизнь и дела которого им предстоит делить спустя пару лет. Убили их мастерски, из одного глаза у каждого торчало оперение дротика. Дротики Саурон узнал…

Мальчишки, конечно, сами были хороши, нарушив его приказ, отбившись от отряда, желая поиграться в лазутчиков, не иначе, с мрачной иронией подумал он. Но убийцы умрут. И не смертью воинов. А смертью, которой достойны убийцы детей. Детей. Еще не присягнувших, кстати. Просто виновных в том, что с гордостью носили черные плащи его отряда.

Вы посмели встать на моем пути настолько открыто, с мрачной разрушительной силой думал он, пуская коня галопом – сквозь ночь, пока его отряд спал, выставив часовых. Вы посмели зайти настолько далеко, воины Барахира? Вы думали, Гортаур Жестокий – простит? Смешно… Или вы думали, что воины его отряда, ученики его – такое же мясо, кинутое в ненасытное жерло войны, как орки, и он не будет мстить за них? Что они ему – рабы его, одни из тысячи тысяч рабов, и Ужасный и не оглянется на эту смерть? Зря вы так думали…

И он тогда совершенно не вспомнил о том, что они не знали, кого убивают – рядовых воинов Моргота или учеников его, Саурона. А если бы и знали – остановило бы это их, что ли? Право же, безразлично…

Он скакал сквозь ночь, скакал, судорожно сжимая поводья коня – просто, в никуда, не ища никого, оставаясь наедине с миром, чтобы вернуться с рассветом к отряду, и тихо смеялся. И страшен был его смех – «Вы умрете!..»

Больше с тех пор он не брал учеников. Да и случая не было, а сам он – не искал. И даже не ждал его. Не время… не время еще. Куда и зачем торопиться, когда впереди вечность… и все еще будет. И не один раз будет. И не будет только одного – другого финала. Они станут умирать, деля с ним рок Гортаура Жестокого, проклятого не один раз.

И этого пути не избежать… будь он проклят, этот путь. Будь он проклят – он сам, проклятый уже не раз, но все равно смеющий брать учеников, зная об этом уделе. О его неизбежности…

Осеннее вино одиночества, Финдарато. Мы сидим друг напротив друга, и ты улыбаешься, падая в солнечную пропасть своих воспоминаний. Улыбаешься своим мыслям, своим видениям, своему дому, оставшемуся в прошлом.

Тебе сильно повезло, что на тебе нет смерти ни одного из тех, кто связан узами ученичества со мною. Сильно повезло, Финдарато, Король Нарготронда.

Иначе ты уже давно был бы мертв.

Лицо Саурона бесстрастно, ни один мускул не дрогнул… только заметил ли Король Нарготронда, что внезапно глаза Черного Майя – глаза цвета светлой стали – внезапно потемнели, пусть и ненадолго, и яростное темное пламя полыхнуло в них. И угасло… утихло…

Тень Смерти, тень Разрушения, неумолимого, мрачного, ледяного, как дыхание Небытия, коснулась высокого лба, окутала, рассеялась, просто пламя свечи задрожало, как под порывом жестокого ветра, и тьма сгустилась. Ненадолго. Но этого могло хватить, чтобы наблюдательный Финрод – заметил, обдумал, сделал свои выводы… или не заметил, поглощенный своими воспоминаниями и размышлениями.

Словно сама Ночь – в глазах и волосах Саурона. Нет, этот не мог пойти путем Света. Не мог долго оставаться в Амане. Он не такой, он другой. Он – свой не в хрупкой красоте Эльдамара, осиянной ласковым светом Дерев, а здесь, в сердце ночи, где отблески свечи бросают свой минутный свет на его лицо – то бесстрастно-жестокое, то просто задумчивое.

А Финрод так и не отвел взгляда…

Издевка ли это – или действительно интерес? Ни слова не сказать лишнего, но при том ответить – сможешь, Нолдо?

-   Да, Гортхаур, - очень спокойно. – Друзья одинаково дороги – бессмертны они или нет…

Похоже, нолдо именем Атандил действительно не задумывался ни о чем, играя в дружбу, путая ее со снисходительностью книжника-исследователя. Скажи лучше – «Я к ним добр», это будет честнее, чем «я друг им».

Друг. Мэллон – на вашем наречии. Ха. Не смеши меня, Нолдо. (И впрямь – Саурон смеется недолгим странным смешком-без-веселья, не пойми к чему…) Я поверю, что тебе друг – любой из тех, кто делит с тобою темницу ныне, как ранее делил пиры в зале Нарготронда и Тириона. Поверю, что друзьями тебе были те, кто уже мертвы – я вижу тени, оставленные скорбью, на твоем лице, хоть ты, гордец, не открываешься, зубами цепляясь за воздух, не показываешь мне боли своей. Но Смертные, с которыми ты любил проводить часы досуга, о которых так любят повествовать ваши сказания… нет, Финдарато, они для тебя – игрушки.

Чтобы они были чем-то иным, нужно связать с ними свою судьбу. Нужно хотя бы раз изведать узы, узы, а не просто – минутное соприкосновение душами, чтобы понять, что они такое, нужно испытать всю боль неизбежной потери – они мотыльки, бабочки, сгорающие в пламени нашей вечности за одно мгновение; нужно привыкнуть к этим потерям, к их неизбежности. Нужно – перекроить, переплавить, переделать самого себя. Мне далеко не сразу это далось… в первый раз, когда я хоронил своего ученика, я думал, что лучше бы никогда мне не встречать их, атани. Не привязываться за живую душу… потому что выхлестнуться из чужой души, души друга, с которой сроднился – немногим легче, чем умереть самому. Будучи бессмертным… мрачная шутка.

«Друзья одинаково дороги – бессмертны они или нет…»

Я согласен с тобою, Нолдо. Настолько, насколько вообще могу быть согласен.

Только – сам-то ты понимаешь, что ты сказал?

Ты это пережил?.. Или играешь в дружбу, в узы – пытаясь познавать?

Что ж, минуты перед лицом Смерти – неплохой способ познания. Для сильных духом.

Друзья одинаково дороги, бессмертны или нет…

Поймешь ли ты это, Жестокий? Ведь я и сам себя не понимаю…

Высветила память…

…Полные горечи огромные глаза на усталом лице - «Вы смотрите на нас сверху вниз…» -  Андрэт аданет. Комната, полная предзакатного солнца,  широкий деревянный подоконник, на котором стоит чашка, полная крупной земляники. Любопытный эльда, заехавший просто так – на огонек, в гости, сам не зная, почему – сидит на полу, прислонившись спиной к  стене, а темноволосая женщина протягивает ему чашу с молоком. И на лице ее – почти материнская забота. «Выпей молока, государь… а хочешь – я лепешек напекла?» И неторопливая беседа, и сгустившиеся сумерки, и они сами еще не знают, что после разговор их станет известен многим. Тогда Финрод вслушивался не только в смысл, но еще и в звучание мягкого голоса Андрэт, наслаждаясь теплом и тишиной, покоем недолгих этих минут, которые утекают, утекают… так же быстро и неуловимо, как меняются людские сердца. Их невозможно остановить – только понять, да и понимание это дарит скорее горечь, чем радость, ибо знаешь – они уйдут. Уйдут… и хоть кричи на всю огромную закатную дорогу, на весь мир – не вернешь, не остановишь. «Не встретиться больше ни в жизни, ни в смерти»… брат мой, ты осознал это раньше, чем я.

…Гордое лицо, отчаянно-смелый взгляд – «Ты ничем не обязан мне, государь Фелагунд, ибо я поступил так, как должно…» - вождь людей Первого Дома, положивший едва ли не весь свой отряд в Топях Сереха. Я ведь помнил тебя юнцом, Барахир, когда же ты успел вырасти… вы становитесь мудрыми гораздо быстрее нас, люди. Грязь по колено, ветер полощет изодранное знамя, и от запаха гари кружится голова. Кто-то потом сказал, что король Фелагунд был слегка не в себе после боя, отдав Смертному свое кольцо и обещание помощи… Может быть.  Но поступить иначе было – невозможно.

… Измученный голос, ошеломленные глаза – «Я ни о чем не прошу, государь, но как мне жить без нее?» - Берен… Любознательный мальчишка, задающий огромное количество вопросов, азартный и непоседливый юный воин… если бы у меня был сын, я бы хотел, чтобы он в чем-то походил на тебя. 

Берен, Берен…

Где оно, то единственное слово, способное стать твоим спасением? И если судьбы наши и связала нить Рока и предопределенности, то как же мне разорвать ее?

Молчание, молчание…

-   Впрочем, что говорить о дружбе, Финдарато. Особенно о дружбе со Смертными. Это либо судьба, либо игра. Иллюзия.

-   Судьба никогда не способна стать иллюзией, Гортхаур. А играть дружбой… ты сам-то способен на это?

-   А что такое судьба, Артафиндэ?

Играть дружбой… смешно – спрашивать об этом меня, Врага, Отца Лжи. Однако – спрашиваешь. И ты достоин дальнейшего разговора. Может быть, даже не просто игры ума, в которой нет места лжи и только.

Играть дружбой…. Ну и вопросы же ты задаешь, Нолдо. Если бы не твоя жажда понимания – заплатил бы мне за такие слова. И дорого заплатил бы.

Способен я или нет… откуда тебе знать, на что я способен.

Но ты спрашиваешь. Врага. А это уже что-то. И Темный Майя заговорил – чуть отстраненно, сжато, коротко, но – свободно, чуть открываясь, давая – понять суть, ощутить, как разговаривал бы с каким-нибудь из своих учеников:

-   Судьба – это то, что уже начертано, то, чему нет изменения. То, что должно в мире получить свое воплощение и продолжение, то, что вплетается в нить Противостояния, которую вы называете войною Света и Тьмы. Все проще… и сложнее. Это можно назвать Предопределенностью. В какой-то степени - и Замыслом. И когда ты попадаешь в эту нить, уже неважно, какой Путь ты избрал и на чьей ты стороне. Можешь даже пытаться стать вовне. Не удастся. Единственное, что остается – хранить верность самому себе. Нести в себе, в своем сердце – свои знамена. Может быть, тогда – не будешь раздавлен роком. - Вздох – чуть снисходительный, с каким-то странным состраданием. –  Судьба – это то, что, кажется, вы познаете на собственной шкуре.

-   Может и так, Гортхаур. Но последнее дело – пенять на судьбу и просить иной дороги. Это – удел слабых…

-   Здесь я, пожалуй, соглашусь с тобой, Финдарато, - кивнул Саурон.

Глаза в глаза, мгновение не отводить взгляда – как мост между двумя берегами пропасти,  как тонкая нить, которой не может быть. Как понимание. Мы оба идем своей дорогой  – пусть даже не мы ее выбирали…

-  Я не жалуюсь на судьбу, - Саурон усмехнулся. – В конце концов, могло не быть и этого…

Смотри-ка, Гортхаур, а у тебя иногда бывают проблески точных мыслей! Надо же – как верно и едко сказано… Финрод было сдавленно фыркнул, но, все-таки не сдержавшись, расхохотался – весело, открыто… на долю минуты, пока темная волна жара снова не накрыла его с головой.

Нахлынувшая слабость удушья снова сдавила горло, тяжестью легла на виски, закружила, завертела мир, бывший минуту назад пусть и не идеальным, но хотя бы устойчивым… Воздуха… хотя бы глоток… возьми себя в руки, Финдарато! Нужно выпрямиться и, стараясь скрыть подступившее бессилие, незаметно прислониться затылком к стене – станет легче.

Жесткая рука легла на плечи, в губы уперся край чаши.

-   Пей! Пей или заставлю разжать зубы…

Замечательно… не хватает еще только связать свою душу с душою врага, как с душою друга или брата. Брат мой, Враг мой… Похоже, я слишком далеко зашел.

Однако – есть то, что есть, отрекаться от этого бесполезно. Я не желаю твоей смерти, Нолдо. Твоей гибели. Мне не безразлично, умрешь ли ты в следующую минуту.

Я не желал бы твоей смерти. Если и желал бы – но помимо воли моей. Помимо меня.

Куда проще. Отвезти их в Твердыню, оставив это на совесть Властелина. Король Нарготронда – и Владыка Севера. Так, как это и должно быть. И что бы там ни было потом – не мои заботы. Я честно выполнил свои обязанности стража границ.

… Да уж. Не мой удел – пятнать кровью чужие руки. Поздно уже. (Невеселая усмешка – аскетический ответ всем мыслям и чувствам, не более чем.) Нет, вся кровь, которую я пролил и пролью еще – она будет на моих руках, и только моих. Гортаур Жестокий – пусть! Сколько угодно. Я не отрекаюсь.

И я не буду спешить с гонцами в Твердыню. Потому что…

Потому что – вражда неизбежно накладывает маски на лица. Но эти маски – для тех, кто ею ослеплен. Для тех, кто не желает видеть лиц за ними.

Я не из них, Нолдо. Арафинвэон. Нам жить с тобою в одном мире, это неизбежность – с того самого момента, как корабль с Фэанаро, Огненным Духом, причалил в Белерианде. Что бы вы ни думали по этому поводу, как бы вы ни стремились увидеть мир без нас – это не так легко, как вам казалось и как вам уже не кажется. (Усмешка Саурона из просто невеселой превратилась в мрачную). Мы все нужны миру, тебе этого не понять, пока ты ослеплен своей враждой, но – мы все нужны миру. И вы тоже.

Я помню об этом, когда убиваю вас. Что же делать, если вы не оставляете мне другого выбора. Мне, Повелителю Воинов Ангамандо, правой руке Владыки Мэлкора. Если только смерть может утихомирить рвущихся убивать – пусть будет смерть. Спокойная, ледяная, бесстрастная – на острие моего клинка. На острие моего приказа. Моей воли.

Но сейчас в убийстве нет нужды. Потому что ты не привык носить маски, и маска, рожденная враждою, тебе внове. И она расползается, ломается, тает – под властью усталости. И за нею я вижу черты лица.

Красивого лица. Лица тех, кто пришел в Эндорэ – любить, познавать, а не убивать.

И я не хотел бы убивать – таких. Лучше будь моим собеседником. Кто знает, может быть, ежели не станет одной маски – падет вторая. И мы сможем… нет, мы не сможем пойти одним путем. Я не буду искать в тебе друга, Артафиндэ. Это приказ. Самому себе. Но это будет началом Понимания…

И, как бы ты ни желал умереть сейчас, в моей власти – не позволить тебе этого. Ты мне пока что еще нужен, Артафиндэ.

-   Напрасно ты пытаешься скрыть свою слабость, Нолдо, - заметил Саурон, когда Финрод перевел дыхание, и взгляд его снова прояснился. -  Я учился и у Эстэ – меня нет нужды обманывать…

-   У кого еще ты учился? – как можно ехиднее поинтересовался Финрод.

Саурон неопределенно пожал плечами.

-   У многих… Сначала у Аулэ….но он нерешителен и слаб, и потому я недолго оставался с ним. У Ирмо… - внимательный взгляд уперся в лицо собеседника: - И вижу, что ты тоже бывал там, так? У Эстэ… довольно долго, кстати, – Он усмехнулся. – Искал ученичества у Намо, которого тогда еще никто не звал Мандосом. Впрочем, он отказал мне, даже не объяснив причин.

-   Это право учителя – отказать...

-   Право, - согласился Саурон. – Ну, что еще… Я пытался найти ключи к своему пути даже у Ниенны, но не задержался у нее, поняв, что мой удел – не скорбеть о бедах мира, а действовать.

-   Однако действия твои не найдут оправдания не только у меня, - горько улыбнулся Финрод, - но и у мира…

-   Положим, не у всего мира, - хмыкнул Саурон. Кажется, уверенность Финрода его даже развеселила.

Финрод прикрыл глаза. Так дико и странно слышать здесь, в этих стенах, родные имена! Эстэ… Ниенна… Ауле… Теплым ветром на миг веет от этих звуков… прохладная вода жарким полднем, ясное небо в слиянии Света  - где оно теперь?

Черные крупные звезды Арамана колючими иглами впиваются в сердце, дыхание перехватывает от этого далекого и холодного света. Вздыбленными глыбами, яростным пламенем отрезано прошлое, пепел лег на волосы, а обледеневшая грязь узкой тропы между жизнью и смертью надежно укрыла то, что еще теплилось, словно неяркий огонек вот этой свечи, где-то на дне памяти…

Дерзко и тоскливо, словно вся бесконечная усталость вдруг скрутила жестокий узел:

-   Может быть, твой учитель и одобрит их. Но он – не часть мира…

-   Какой из учителей? – насмешливо поинтересовался Саурон.

-   Последний, разумеется, - Финрод прямо и зло взглянул в глаза Майя. – Мелькор, Моргот…

И – внезапно – ледяными провалами в пустоту – взгляд Жестокого.

-   Он – мой Властелин и ничто иное. Учителем моим он не является и никогда не был им.

Ярость, вспышка черного ледянящего пламени. Ты слишком уж далеко зашел, Артафиндэ…

…Впрочем, были те, кто пытались зайти дальше. Они искупили смертью свои ошибки. Ты еще не столь виновен…

… Спокойнее. Спокойнее. Не к добру оно – то, что ты готов спрашивать цену жизни и боли за свою минутную вспышку гнева. Не тому, чему стоило бы учиться у мира Айну, учит тебя война, Гортхаур. Бесконечная война… будь она проклята.

Спокойнее. Этот пленник еще нужен тебе. Да и что он сказал такого. Он был вполне логичен, Элдар привыкли видеть в Валар – Учителей. Он не обязан знать, что связывает тебя с Властелином.

Спокойнее…

Ого! Кажется, или ты впрямь разозлен, Ученик Врага? Не может же быть рисовкой столь явная горечь и обида в голосе… Бесстрастно лицо, но взгляд… эту злость невозможно подделать.

Почему, Гортхаур? Вот это уже действительно интересно…

Я бы мог говорить с тобой... как с равным, как с интересным собеседником... окажись все не так, не раздели нас судьба. Но - не иначе. А нам такой возможности не дано. Промолчать? Жаль терять такой повод узнать новое...

-   Зачем же ты пошел за ним? – словно горсть сухих листьев, прошелестел в тишине вопрос.

Саурон отвернулся к окну. Молчал. Довольно долго. Потом, не оборачиваясь, заговорил  – совсем не о том.

-   Хочешь – подойди к окну… Здесь дождь и ночь.

Не дождавшись ответа, он обернулся, постучав пальцами по подоконнику, насмешливо поинтересовался:

-   Или тебе нужно особое приглашение?

Молча, не обращая внимания на издевку, Финрод поднялся, легко обогнув стол, подошел к окну. Протянул руку, коснулся ветки, прорвавшейся сквозь решетку окна.

Дождь… Крупные, прохладные капли на подоконнике. Дождь… Неужели есть еще просто ночь – без отчаяния, боли, смерти, мучительных раздумий, лязга клинков и военных команд? Просто идет дождь – может быть, последний перед зимой, и легкий шелест его похож на ласковую колыбельную… Внимательный взгляд отмечает каждое движение, и все, что можно себе позволить – осторожное прикосновение и мысленную улыбку.

Медленные, гулкие слова разорвали тишину:

-   В те времена, когда это случилось, Мелькор был еще совсем другим, нежели сейчас. Совсем другим. Я шел к Учителю. И теперь не намерен нарушать клятв верности – Владыке.

Финрод кивнул.

Вот, значит, как… Что ж, это хотя бы понятно.

А случись узнать тебе это раньше, книжник, - поверил бы?

Как много можно узнать там, где этого никак не ждешь. Да, у всякой медали есть две стороны – там, где все совсем плохо, иногда брезжит надежда на лучшее.  «Любопытен ты без меры, Артафиндэ», - сказал ему когда-то отец…

Шаг, другой – вдоль стены. Ограниченная, но все же свобода движений – тело, отвыкшее от нее, вновь оживает. Пусть и недолгий, но отдых от мучительной неподвижности прикованного к стене…

И снова – молчание. Полное раздумий и обрывочных образов, падающих капель дождя и тонкой, зыбкой надежды… на что? На неизбежное?

-   Финдарато, - нарушил молчание Жестокий, - у тебя есть выбор. Или возвращаться в темницу, или же остаться здесь и провести ночь за разговором со мной. Решай. Я не стану принуждать тебя.

Финрод вновь останавливается у раскрытого окна. Устало прислоняется к стене, чуть запрокинув голову.

Вот такого он не ожидал. Все предвидел, все, что угодно, любую пытку. Но такую... Что хуже может быть для книжника? Тот, с кем можешь поговорить и узнать, действительно узнать что-то - твой враг.

Подвал или эта комната... Хороший выбор, Гортхауэр. Но дело-то в том, что я все равно уйду отсюда врагом тебе. И ты мне останешься тем же. Я слишком многое не могу тебе простить... и слишком много стоит меж нами.

Финрод на мгновение прикрывает глаза.

Эльдар тоже могут не спать сутками, но все-таки не всегда. А там, в подвале, уснуть ему почти не удавалось... не слишком удобно спать прикованным к стене... это даже если не брать в расчет все остальное, а остального было много. Артафиндэ славился своей выносливостью, но сейчас...  сейчас он едва держится на ногах от усталости и голода.

Что ты ответишь, Ном, книжник, а?

В глубине сердца: Берен... Берен...

А Саурон молчит. Такого выбора не предлагают дважды. Финдарато, Финдарато... я бы остался на такой разговор, только если бы была хоть ничтожная вероятность того, что я смогу той или иной ценой купить у врага жизнь и свободу своих соратников. Если б ее не было, я бы сидел с ними во мраке подземелья. Но что говорить. Я Айну, мне было бы легче, кроме всего прочего. Я бы лишний раз понял, что не ошибся в тебе, если бы ты отказался остаться и говорить со мной. Но если останешься - осуждения не будет, напротив, я этого хотел бы сам.

Похоже, мы оба мастера - касаться старых ран. Впрочем, ты - случайно, откуда ты мог знать - ты не мог...

Этого никто не мог знать - как непреклонной черной свечою он стоял перед Властелином, еле сдерживая ярость, говоря - тихо, раздельно, скупо, чтобы не закричать в лицо, ибо Властелину в лицо не кричат:

«Властелин, ты властен делать и думать все, то хочешь, ты можешь пытаться сохранить свои руки чистыми - или же не сохранять; я верный помощник тебе во всех делах твоих и пока что мое служение было лишь во благо землям Севера...»

«Лишняя кровь - если она лишняя, а ты ж ее не считаешь, Гортхауэр, - лишний повод упрекнуть нас в том, что мы Зло. Этих обвинений хватает и так. Изначально...» - хруст темного льда голос Твой, Властелин... или осанве? Не имеет значения, потому что ярость рвется на волю.

«Властелин, и я в ответе за тех, кого мы взяли под руку свою. Все остальное не имеет значения.»

«Не имеет?…» - гнев?

«Да, не имеет! - рука непроизвольно легла на рукоять меча. - Посему я скажу тебе: делай, что хочешь и не мешай мне делать то, что я должен! Я вернусь, как только ты меня позовешь» - не дожидаясь, пока ему позволят уйти, Майя развернулся - волосы хлестнули по лицу - и быстро пошел к выходу из зала.

В спину –

«Или как только обстоятельства того потребуют».

"Да будет."

Этого он расскажет никому.

Тогда, завоевав Тол-Сирион - как хорошо все получилось, он так хотел крепость-форпост где-нибудь в этих пределах! оставалось завоевать земли и строить, а глянь-ка - Элдар сами все сделали, осталось только завоевать... - так вот, тогда, завоевав Тол-Сирион, он и не думал, что эта крепость станет Волчьим островом и его домом на целых семь лет. Достаточное время, чтобы подумать о собственном одиночестве. Чтобы боль чуть остыла и захотелось снова - взять ученика, например. Пленные Элдар пришлись очень в тему. Особенно Финдарато. Который внезапно стал для него больше, чем просто пленником. Или это вина одиночества?

Саурон бесстрастно ждал ответа Финрода. Даже кинжал убрал в ножны.

Финрод подошел к столу, снова задумчиво провел пальцами над огоньком свечи. Ночь, шелестящие ветки, дождь, мерно убаюкивающий...

Король обязан был бы остаться, если б существовала хоть малая возможность облегчить этим участь своих подданных и товарищей. Книжник, жадный до знаний, ухватился бы за шанс, позволяющий узнать хоть что-нибудь новое... Только видишь ли, в чем дело, Гортхауэр - с врагом не торгуются. Ни в чем. Никогда. Даже если цена - жизнь. А те, кто молчат сейчас во тьме подземелья, ждут своего короля  - им очень нужен и его голос, и его взгляд. Я не простой книжник сейчас, я не могу себе этого позволить. Я отвечаю за них...

-   Нет, Гортхауэр, я не останусь. Поздно уже, - Финрод отворачивается от огня,  безмятежно улыбается. Маленький Финдарато заигрался на морском берегу, и Эарвен выходит к кромке прилива, щурится в слиянии Света, пытаясь отыскать золотые волосы неугомонного мальчишки среди скал и камней. Поздно уже, Инголдо, домой пора... Ее белое платье смутно мерцает в разгорающемся сиянии Тельпериона. Возвращайся, сынок, я буду ждать тебя... - Ты не нуждаешься во сне, но мы не так выносливы, как Айнур, и ночью предпочитаем все-таки спать.... - Глаза его откровенно смеются. - Ты сам проводишь меня, попросишь кого-то или все-таки вспомнишь, что я смогу не заблудиться в переходах своего замка?

Ах, если бы оказаться сейчас в коридоре - без цепей! Хотя бы на минуту... он знает все ходы и переходы... и здесь - стены родные... Но только – без цепей...

Ну что ж...

Я не ошибся в тебе, Финдарато. Хоть и жаль несколько, что ты сделал такой выбор.

В конце концов, я мог бы вообще не оставлять тебе выбора. Просто – оставить здесь. Воля победителя - закон для побежденного, особенно если этот побежденный - пленник. Но я не буду навязывать такой воли. В конце концов, тогда не получится разговора, получится игра в допрос и не более того. Да и интереснее - сместить грани и границы. Хоть что-то.

Саурон пожал плечами:

-   Ты выбрал, Король Нарготронда. Но мое милосердие не простирается до того, чтобы оставить тебя в поземелье - без цепей. Усмехнулся, подошел к Финроду и прямо - без вражды - взглянул ему в лицо: - И дело не в моей кровожадности, поверь, - угол губ чуть приподнялся в подобии жестокой улыбки, - а в том, что свой замок ты знаешь слишком хорошо. Впрочем, мы еще встретимся. Завтра или послезавтра тебя еще приведут ко мне.

... Взяв со стола медный колокольчик, Саурон позвонил. Два орка стояли - наготове, за дверью. Те же самые, что и привели Финрода к Жестокому.

-   Сковать и отвести в темницу. - бросил Темный Майя. - За жизнь отвечаете головой.

И отвернулся.

Он не повернется, пока не закроют дверь с той стороны. Только лязг цепей, ставший привычной музыкой.

Так можно собственный дом превратить в обитель ужаса. Почему нет...

Задумчив взгляд Финрода, мелькает в нем еле заметное сожаление... и не поймешь, по чему сожаление - то ли по невозможному шансу побега, то ли по упущенной возможности разговора... с тем, кто может что-то сказать, что-то иное, новое... Жаль...

Когда орки, злобно ворча, надевают на него цепи, Финрод все же пытается, отрешившись от происходящего, сознанием прикоснуться к железу кандалов и услышать его ответ. Пусть не Айну, но все же учился у Валар, знает силы материи... стихия Ауле, ты поможешь мне? Ведь нужно-то - лишь испортить замок, когда они окажутся на лестнице, а там...

Нет... видно, правда на этих цепях лежит чужая злая воля. Железо не только не отзывается, но само давит в ответ на любую  попытку дотянуться до сути материи... Силы Айну все же больше моих...

Уходя, Финрод бросил через плечо:

-   Спокойной ночи, Гортхаур...

…И все-таки вызов...

Финдарато, Финдарато. Осеннее вино одиночества. Лязг цепей. Золотой отсвет имени. Я не повернусь. Потому что все же боюсь увидеть мольбу в твоем взгляде. Не хочу разочаровываться - даже если это иллюзия, она ни к чему не обязывает и настолько красива...

Она ни к чему не обязывает. Ты сам показал, что не намерен сломаться. И не намерен даже склониться в нашу сторону. И что бы я ни думал и ни чувствовал - я не могу считаться с собою, я - полководец Ангамандо. Как бы мы ни спорили с Властелином - я полководец Ангамандо. И не вправе совершенно идти на поводу у собственных чувств, когда речь идет о врагах. Да и есть ли они, эти чувства? Или это просто хмель одиночества ударил в голову?

Безразлично... все равно исход - один.

Потому что, когда наступит очередной момент битв и войн, Властелин призовет. Он не умеет вести войны. Для этого нужен я. Чтобы спланировать "земные" нападения и отступления, удачи и неудачи - там, где воюют Воплощенные, а не Силы, стоящие за ними. Он способен противостоять Силе, а перед ними - теряется, что ли. Они - его слабость. Впрочем, какой резон в озвучивании этих истин? Я все равно буду ему верен. Не в этом суть.

Суть в том, что я должен был бы уже послать вестника в Ангамандо. А лучше еще - потратить день на допрос всей этой компании, нужных оставить, ненужных убрать, а главного пленника - везти в Твердыню. А я тяну - день за днем. Веду с ними "душеспасительные" беседы, хотя все больше и больше убеждаюсь, что никто из них мне не нужен ни разу. Хотя в конце все равно убираю их с легким сердцем. Ради чего? Ради того, чтобы знать, что этот, кого при других обстоятельствах я мог бы назвать другом, все равно останется мне врагом?

Спокойно. Врагом... останется. И никаких таких "других обстоятельств". "Что было бы, если бы..." - это сказка для слабых.

... Все равно, вижу его не в последний раз.

Дверь закрылась. Момент преодоления закончился.

Часть вторая

После многих дней туманной сырости, после ночного дождя, ослепительно яркое, вырвалось наконец на свободу солнце. Даже Темный Майя, на что уж равнодушен к перемене погоды, и то непроизвольно щурился, когда, шагая по коридорам замка, попадал в полосы света, льющегося из высоких окон. Да, эльдар не упрекнешь в отсутствии вкуса – все в этих стенах рассчитано на то, чтобы как можно больше солнца дарило недолгое лето Белерианда. На лестницах – полумрак, и таким неожиданным казался этот резкий переход от полутьмы к свету, что глаза не успевали привыкнуть к нему, и все виделось словно впервые, четче и резче…

А в комнате, выходящей окнами на юг, яркие лучи господствовали безраздельно. Занявшись – уже под вечер -  чисткой оружия, Саурон с любопытством ожидал реакции того, кого должны были привести сюда через несколько минут… интересно, какими будут его слова, насколько изменятся жесты – при дневном свете все выглядит совершенно иначе.

Тяжелая поступь орков и почти неслышные шаги эльда в коридоре, звон цепей, скрип открываемой двери… Высокая фигура на пороге между двух орков…

И Финрод непроизвольно зажмурился, отворачиваясь от яркого солнца, бьющего

в окна.

 После темноты подвала глаза еще не успели привыкнуть к свету...

Вот так же – ясным лучом в лицо - светились волосы Айканаро, когда он мчался навстречу. Такое же ясное утро, сторожевая застава на Ард-Гален, разъезд всадников, сопровождающий Финрода и Фингона до заставы - и всадник, летящий в зеленой траве с радостным криком: "Торонья!"... и волосы его пылают золотом, когда он бросается  на шею брату...

Саурон поднял голову, небрежным жестом отпуская стражу, указал Финроду на тот же стул, где он сидел вчера.

-   Садись, Финдарато…

Казалось, он поглощен своим занятием полностью… или же просто старается скрыть неуверенность?

Молча и устало смотрел Финрод на Гортхаура пару секунд. Потом – почти ощупью – нашел стул…

Снова будем в молчание играть, да?

Не поддаться усталости…

… Нынешняя ночь была - кошмаром, который не забудется никогда...

Когда он вернулся в подвал, Харальд шепотом признался, что они с Королем мысленно попрощались. Те, кого уводили на допрос ночью, не возвращались никогда. Словно вычеркнуты из жизни... А он, Финрод - вернулся. На что Фелагунд ответил все-таки словами старого Халнаха: "Не дождетесь...". Берен, услышав это, расхохотался - впервые за все время. Остальные не поняли - пришлось объяснять, и какое-то время в подвале стоял такой хохот, что один из орков заглянул внутрь - чего это пленные так развеселились? Его появление было встречено новым взрывом смеха... смеялся даже Финрод... а потом Берен и Эдрахил сердито выговаривали ему, задыхающемуся, что живой он все-таки нужнее для своего народа...

Финрод улыбнулся, вспомнив это...

Днем увели Харальда...

И привели обратно...

Эдрахил ехидно заметил, что у Саурона, видимо, появились новые методы ведения допроса. Харальд недоуменно молчал...

А ночью...

Откуда он вылез, этот огромный волк? Даже не просто волк - оборотень...Финрод был уверен, что знает все водостоки и проходы в своем замке - и не могло быть в этом подвале, служившем раньше кладовой, иного выхода, кроме крошечного отверстия для воды, откуда теперь поступал воздух. Но - есть... и глаза волка светились жутким светом, когда он медленно оглядывал притихших эльфов, выбирая жертву.

Харальд умирал долго... и Берен плакал от бессильной ненависти, а Финрод молча рвался из цепей, хотя понимал всю бесполезность этого... рвался, стремясь дотянуться до горла оборотня. И только когда все закончилось, и утраченное сознание вернулось к нему, он понял, что сбил руки до крови... но какая разница, если нет - еще одного?

Страшное оцепенение сковало всех. Значит, теперь - так?

Финрод пытался говорить с ними. Шутил из последних сил, стремясь вернуть к жизни. Они молчали. И уже перед рассветом, не зная, что еще сделать, чтобы разбить это тяжелое молчание не-жизни, он запел. Шепотом. Даже и не пение то было - он просто  проговаривал строчки старых детских песенок, глотая слова, задыхаясь... и сначала один, потом второй голос неуверенно поддержали его.

Это была погребальная песнь для Харальда - и вызов Врагу...

А едва Ирмо даровал им недолгое забытье, как открылась дверь. И семь пар глаз с тревогой следили за уходящим наверх...

Ты изощренный убийца, Гортхаур...

Впрочем, одно полезное открытие Финрод все-таки сделал. В цепи, которой его приковали к стене, одно звено проржавело. Быть может... быть может...

Ведь должен же выжить хотя бы Берен!

Молчит Финрод. От усталости путаются мысли. Что еще ты скажешь мне сейчас,

Враг мой?

То ли издевка, то ли судороги души - язвительный голос Саурона:

-   Солнце светит, Финдарато. Тебя это все еще радует?

Я жду твоего ответа, Артафиндэ. Чищу и без того чистый клинок - и жду. Полуобернувшись. Краем глаза наблюдая за тобой. Ну же! Ненавидь! Тогда все станет сразу значительно проще...

Саурон усмехается. Странная усмешка - ни злобы, ни радости. Словно привычная маска на лице.

... Тот, кто погиб по твоей вине, Финдарато, тот, кому ты так изощренно солгал, уже назвал меня - Властелином Отчаяния. Был ли он неправ?

Я не хотел смерти твоего друга. Я хотел взять вас страхом. Я потом уже понял, что зверь способен не сдержаться и "догрызть" до конца. Ладно, одного раза вам хватит. А он, друг твой, был смел. Смел – и красив, он тоже шел – любить и познавать, а не вести войну. Я был даже готов пощадить его. Взять клятву не поднимать на нас меча - и отпустить с миром. Он сам отказался ее давать. Верность абстракциям, верность слепой вражде… жаль.  Он выбрал свой рок, а кара непокорному оказалась не такой, какой я хотел. В любом случае, дело прошлое.

... И мне принесли моих учеников - с дротиками в мертвых уже глазах. И я - стоял и смотрел. Но у меня была возможность отомстить за них. Я ненавидел убийц.

А ты - ненавидишь ли меня сейчас? Посмотрим...

Финрод устало взглянул на Врага.

-   А тебя это удивляет, Гортхаур?

Ох, как же сложно выговорить хотя бы слово! Горло дерет как теркой... после сумасшедшей ночи голос не слушается совершенно - получается даже не шепот, а шипение какое-то.

Да, Гортхаур, меня это все еще радует. Над миром светит солнце. Это значит, что жизнь - продолжается. Это значит, что в ней есть не только боль, кровь и смерть, но и светлые квадраты на полу, шелест листвы и щебет птиц, ласковое дыхание утра и ясная свежесть воздуха. Ты сам-то знаешь, Гортхаур, как много сил ты сейчас дал мне  в этом выматывающем поединке воль? Ты только что вложил мне в руки оружие - оружие света и смеха. И надежды, которая затаилась где-то в глубине. Потому что я снова знаю - есть жизнь... А минуту назад в душе была лишь сожженная ненависть...

Она и сейчас есть. Ненависть и усталость сплелись так крепко, что не разобрать - что где. Война продолжается...

С давних, детских лет привык Финрод воспринимать мир - красками. Множестов оттенков самых разных цветов сопровождали его всегда. Сейчас в душе остались два - черный и багровый, цвета боли и горечи. Но от этих вот ярких утренних лучей заструился тонким ручейком третий - светло-зеленый, мягкий, цвет спокойствия... и... надежды...

Жаль, что мои друзья не видят этого. Запомнить, запомнить буйство красок – и вернувшись, рассыпать ворох цветных картин в черноте подвала... Быть может, Берен чуть улыбнется искусанными губами... или Эдрахил тихо прошепчет что-нибудь вроде "А помнишь, Король, какой был дождь..."... Когда мы выберемся отсюда, мы обязательно уйдем в лес встречать рассвет... Это обязательно будет... Если не здесь, то... А есть ли рассвет в Чертогах?

Финрод тихо улыбается... Чуть прикрывает глаза, подставляя лицо свету. Да, меня это радует, Гортхаур...

Саурон не оторвался от чистки клинка, и черные волосы, снова не перехваченные даже ремешком, упавшие на лицо Майя, надежно скрывали его выражение от взгляда Финрода. А голос бесстрастен:

-   Удивляет. Когда погибали мои друзья или ученики, я ненавидел солнечный свет. Я ненавидел все, что может жить, и даже себя - за то, что бессмертен.

-   Ненависть - не лучший способ усмирять боль, Гортхаур, - пусть едва слышно, но спокойно. - Ты не знаешь других методов?

Финдарато, лжешь ведь. Хорохоришься. Или не лжешь?.. Или пытаешься себя убедить в том, что... Интересно, а что если - вырвать тебя из власти минувшего, дать минуты забытья? Сломаешься ли - потом? Когда все вернется на круги своя?

-   Один раз мы уже встречались, и я снял с тебя цепи, Нолдо. Посему не вижу смысла сейчас оставлять тебя скованным. Но не пытайся наделать глупостей.

Встал, откинул волосы со лба, подошел, коснулся цепей. ... Сбой. Кажется, тебе даже удалось расшатать одно из звеньев, Нолдо. Пожалуй, я в чем-то тебя даже недооценил; но все равно, цепи ты порвать не сможешь. Железо, откликнись... связываю волею и властью своей - разорванное, укрепляю шаткое, сохраняю силу сильного, да будете вы незыблемы, как твердь, которой ныне принадлежите. Все... теперь можно приказать замку разомкнуться.

... Лязг падающих цепей. Привычная музыка.

Вернувшись к своему занятию, Саурон вновь сел напротив Финрода. Клинок покорно лег ему в руки.

-   Я не собираюсь объясняться с тобою, Нолдо, по поводу происшедшего. Лучше налей себе вина, и поднимем поминальную чашу за твоего друга, Харальда. Если бы он дал клятву не поднимать против нас меча, он уже был бы свободен. Он ее не дал, он чист перед тобою. А я чтил твердость всегда. И во всех. 

Майя плеснул чашу себе.

Я не лгу тебе, Финдарато. Что бы ты там ни думал. Я выпью эту чашу с ясным сердцем. И посмотрю на тебя...

Серебряный кубок, явно созданный Элдар, вопреки всему возможному очень гармонично смотрится в руке Саурона - узкой руке с длинными пальцами, глядя на которую, первой приходит мысль - ею можно больно ударить.

Удар... удар... сколько их еще будет? Даже если слова твои искренни, Враг, это не меняет ничего. Даже если я и поверю тебе сейчас, все равно эти три имени останутся тремя ножами в сердце. Линтаро... Нэндил... Харальд... и еще будет - сколько?

Так... только крошечную долю секунды помолчать, чтобы восстановить дыхание - слишком резка боль памяти, а потом нужно ответить. Ты изощренный убийца, Враг! Кто еще мог бы сожалеть об убитой самим им жертве?

Финрод медленно поднялся, налил вина и себе. Медленно, неторопливо, не обращая внимания на Саурона, словно и нет того здесь, поднял ее. Сдув с лица растрепанные пряди - шепотом, глядя на запад:

-   Да пребудет покой с вами, друзья мои и братья. Нэндил, Харальд, Линтаро, пусть  будет легкой ваша дорога в Чертоги Судеб. Намо Судия, прими власть над их душами и подари им покой и милость твою. Манвэ светлый, даруй им прощение. Да будет так...

До дна... по глотку - за каждого...

Сколько раз за последние годы приходилось ему произносить эти слова? У походных костров, в тишине тронного зала, по колено в грязи на поле битвы... и наконец, в темноте подвала... Но привыкнуть к этому все равно невозможно...

Они свободны, Гортхаур. И быть может, в Чертогах им лучше, чем здесь. Как бы ни было...

Так же неторопливо Финрод опустил чашу, поставил ее на стол, аккуратно проводя ладонью по узорному ободку. Тоже ведь сделана кем-то из моих друзей... Сел и, так же, как и раньше,  сплетя пальцы, задумчиво посмотрел в окно. На подоконник опустилась ветка клена...

-   Да пребудет с ними покой и да простит Судия одному из них совершенную ошибку... если он, совершив ее, попал в Чертоги Судии после смерти, - Саурон договаривает это с серьезным выражением лица, в его голосе нет ни издевки, ни злого торжества.

Чаша выпита. До дна. Понимай мои слова, как хочешь, Артафиндэ.

Значит, его звали Линтаро.

Несчастный мальчик… А ты, король, виновен перед ним больше, чем можешь предположить. Если б ты ему не солгал, он мог бы остаться жить. Я помню его глаза - слишком свежее воспоминание пока еще, хотя сколько таких взглядов впивались мне в лицо. Глаза - светлые, хранящие память ветра и морской волны. Глаза, в которых стыли - ужас, безнадежность, ненависть за "мою ложь", вера в тебя... Я разговариваю с тобою в определенной степени - его милостью: когда я сказал ему, что такая "правда" не может быть ценою за твою жизнь, он выдохнул,  хрипло, отчаянно, закашлялся: 

-   И что? Ты теперь будешь пытать его, чтобы узнать "истинную правду", Властелин Отчаяния?

-   Может быть. Ты ничего больше не сможешь сделать.

... И белое, смертельно белое лицо в темноте покоя. Расширенные глаза, зрачки, затопившие радужку, мучительно полуоткрытый рот - кажется, тебе не хватало дыхания, Нолдо. Ты был молод и слаб. На месте твоего кано я не взял бы тебя с собою туда, где Смерть может встретить - и усмехнуться окровавленным ртом. Смерть и Боль.

-   Лучше пытай меня, Гортаур...

Безумец. Ребенок. Это надо же так - открывать слабые свои места на одном выдохе и вдохе, еще немного - еще пара "случайных" фраз - и ты, сломив гордыню, будешь чуть ли не сапоги мои целовать, чтобы я пальцем не коснулся того, кто тебя предал. Я б так и пошутил, если б не было противно. 

А он, кажется, умирал на месте от моего молчания, я б даже начал его жалеть - если б умел.

-   Возьми мою жизнь за жизнь Короля, Гортаур! Хочешь, проклятый, я буду корчиться от боли и ужаса на твоих глазах, хочешь - я буду кричать под бичами твоих орков... я виновен лишь в том, что сказал тебе правду, неугодную тебе!..

Ребенок... совсем еще ребенок. Мучительно бледное лицо. Рот, сведенный судорогой. Как же ты меня сейчас ненавидишь. И как любишь того, кто совершенно напрасно повел тебя на смерть за собою...

-   Есть ли у тебя хоть одна битва на счету, Элда?

-   И не одна, Враг, - кажется, это воспоминание придало ему сил. Так даже интереснее, все равно ты - лепесток пламени, бабочка в моих руках.

Есть... и что. В битве враг не имеет власти над твоею душою, над твоим страхом, над теми, кого любишь. Битва уравнивает всех перед лицом Боли, Смерти, Победы и Поражения. Перед лицом того, что произойдет в следующий момент.  А здесь вы - бабочки в моих руках. В руках победителя, который совершенно не настроен как-либо вас щадить.

... Кстати. Почему бы не дать тебе возможности, дитя. Твоя любовь к Королю стоит того. И не идет вразрез с моими планами.

-   Говоришь, взять твою жизнь за жизнь Короля? Почему бы и нет. 

Надежда, вспыхнувшая в твоих глазах, как свеча во мраке. Вера в солнце - не для себя. Дитя, дитя...

-   Что ж, Враг! Убивай меня. - дерзость, решимость, стиснутые упрямо губы... и всплеск страха боли в глазах, который ты способен подавить. Ты считаешь, что все так неплохо заканчивается. Ты считаешь, что все так просто?…

-   Убивать? Ты, кажется, не понял меня. Зачем мне твоя смерть, Нолдо? Смерть просто обрывает связи и оставляет фэа без защиты. Что мне в ней. Еще одним врагом - из тысяч - меньше? Мелочи, Нолдо, когда-нибудь ты это поймешь. А вот жизнь твоя - это другой разговор. Живые слуги мне нужнее мертвых врагов. Клянись мне в верности и служении - это будет выкупом.

Кажется, этого поворота он не ожидал. Лицо побелело еще больше, хотя казалось - куда уже. Пошел отсчет мгновений, отсчет ударов сердца. Я не торопил. Я молчал, придав лицу как можно более безразличное выражение. Потому что в любом случае я знал исход.

И не мешал тебе терзаться сомнениями в собственное удовольствие.

-   Будь ты проклят, Враг...-  отчаяние. (Ты не первый, Элда, - осанвэ.) - Да будет так... - стиснутые губы с таким трудом размыкаются, безнадежность и бессветие сжимают тебя в свои тиски. Ты не первый, кто ломается на моих глазах. - Клянусь тебе... - смолк, не зная, что сказать, и можно ли говорить дальше. Я погасил свечу.

-   Клянись Ночью, в сердце которой я принимаю твою клятву.

-   Клянусь Ночью, в сердце которой я даю тебе эту клятву, в верности и служении тебе, Гортаур Жестокий, если эта клятва, павшая проклятием на меня, названа ценой за жизнь Финрода, государя Элдар Нарготронда.

-   Властью Тьмы и Ночи, в сердце которой прозвучала твоя клятва, я принимаю ее, и отныне ты будешь зваться просто - Морэдэль, Темный, - бесстрастно, равнодушно, как было уже несколько раз.

Клятва прозвучала и оковы пали у его ног. Он, кажется, не заметил этого. Еще бы.  И - вскинута золотоволосая голова:

-   Но я хочу видеть, Владыка, - все-таки тень издевки в голосе, еще не сломлен совсем, - как ты сдержишь свое обещание.

-   Ты увидишь это. Финдарато Арафинвион уедет в Ангамандо живым. 

Падаешь... как подкошенный, не успев даже вскрикнуть... или не хватило голоса? Да, ты же ожидал, что "жизнь" означает еще и свободу. Так надо четче формулировать, ваши абстракции вас погубят, Элдар.

... Кажется, не выдержал. Подойти, склониться к нему, посмотреть, бьется ли сердце, бьется ли, пульсирует ли жилка на шее... нет. Не бьется. Мало же тебе надо было. Оно и к лучшему, что ты умер, Элда. Ты слишком слаб, чтобы служить мне. 

Но тебя хватило на то, чтобы переступить через себя во имя того, кому был верен. Я принял твою клятву, твой выкуп. И твой Король уедет живым в Ангамандо. Я не нарушу своего слова.

Более того, я буду милосерден к тебе - твой Король не узнает об этом. Во всяком случае, от меня.

И что теперь твоя фэа... в Чертогах ли Нуруфантура будет ожидать своего часа, или останется - безвольным и беспамятным призраком около меня, здесь? Что мне за дело. Ты не был нужен мне.

И ты виновен перед ним, Артафиндэ. Но по закону чести я не буду рассказывать тебе это, ткать видения...

И довольно прошлого, пусть и недавнего. Вернемся к настоящему. Ты, кажется, хочешь разговора, Финдарато? Или как мне тебя понимать?

-   Ненависть, говоришь, не лучший способ? Не спорю. Что лучше, Финдарато? Прощение? А простишь ли ты мне смерть троих своих друзей? Безразличие, спокойствие, отрешенность? Ну что ж, ты перед лицом своего испытания; пытайся - если получится. Отмщение и забытье? Так это та же ненависть, просто ступени, ступени, пересчет. Или что-то еще? Что же? Ты, кажется, говорил, что я, вроде бы, сам люблю задавать вопросы? Вот я и задаю.

Опустевшая чаша... пустой кубок, усталость, опустошение. Все, что было - ушло в дар тем, кого этим смертельно заздравным тостом проводили в дорогу.

Это не первый кубок, который я пью. Правда, у нас принято поднимать такие кубки молча.

Сколько их было за все мои века... Я провожал так многих воинов моего отряда; когда не было кубков, чашей служил шлем ближайшего друга погибшего. Я провожал так своих учеников; никто из них не перешагнул порога зрелости, кажется, мое проклятье распространяет свою силу и на них, только они же Люди, они слабее, им это стоит дороже, чем мне, Айну. И провожать... и смотреть в выколотые глазницы, стоя с кубком вина над двумя мертвыми телами: "С вами мой голос, с вами моя рука..." - мысленно. Это осанвэ догонит вас на Неведомом Пути, узы рвутся по мере того, как коченеют тела...

Теперь я провожаю моих врагов. Что-то новое. Хотя - нет, суть не меняется, суть все та же.

И я волен считать, как мне угодно будет - есть ли моя вина перед двумя из них, нет ли ее...

Взгляд Саурона внезапно становится далеким и отрешенным, он проводит узкой рукою по лбу, словно впечатывая в память свое наваждение, словно останавливая мгновение. Кажется, можно успеть - схватить меч, лежащий у него на коленях, и... но это только иллюзия. Только шевельнись, Нолдо - и прояснится взгляд, и рука снова властно ляжет на рукоять.

Но пока его взгляд далек и даже тени скорби мелькают в нем.

Финрод медленно, беззвучно выдохнул. Сотни вопросов терзают душу… но - ни слова, ни звука.

Кто?

Что значат эти слова - "ошибка"?

Что случилось с ним? Кто же, кто? Линтаро? Нэндил?...

Нет, полно...Если и совершил кто-то деяние, за которое стоит наказать, смерть все равно оплатила все. И как бы ни было, Гортхаур - над душами эльдар у тебя нет власти. Они уйдут по звездной дороге в Чертоги Намо, и только он - он и никто больше, слышишь, никто! - не властен распоряжаться ими... Да будет легкой ваша дорога, друзья мои...

Линтаро... мальчик, недавно взявший меч. Он едва успел принести присягу, как началась война. И - даром, что молод, но сражался отчаянно, не дрогнув перед стеной Пламени, затопившего Ард Гален. И каким огнем засветились его глаза там, в Топях Сереха, когда он услышал отчаянное "Айя!", и отряд Барахира ринулся с холма в жидкую грязь. И первый из десятерых он шагнул в круг в центре Тронного зала Нарготронда, когда в безмолвной тишине слышно было дыхание и стук сердца каждого из находящихся там....

Три имени падают каменной осыпью. Три имени....

Но все-таки - светит солнце...

Ты задаешь вопросы, Гортхаур, но стану ли я отвечать на них? Как я смогу объяснить тебе, что такое - рождаться и умирать заново, и снова рождаться после каждой смерти... потому что солнце все-таки светит. Ступени... ненависть, безразличие, спокойствие, надежда... Ступени возвращения к жизни. Я думал, что не смогу больше жить, когда яростный костер унес с собой двух моих братьев. Думал, что в душе остался лишь выжженный черный пепел. Думал, что небо навсегда затянет тучами. Нет, все-таки нет... и помогли мне понять это - Люди. Дар Смерти - дар или проклятие? Что помогает им выжить и жить наперекор всему? Что заставляет Берена все-таки улыбаться после сотен смертей, после стольких кровавых лет? Он попытался научить меня этому...  и король Нарготронда оказался неплохим учеником.

Потому что солнце все-таки светит...

А объяснять - не стану. Догадывайся, если хочешь...

Молчит Финрод, сжав сплетенные пальцы...

А Саурон смотрит на него - с несколько бесстрастным сожалением.

Финдарато... ты ни о чем не догадался. Моя надежда, пожалуй, в том, что я знаю, что ни один из моих учеников, ни один из моих воинов, никогда не посмеют пожертвовать собою за меня.

Смешно, вспоминаются всякие милые нелепости походной жизни...

…Когда меч противника скользнул по рукаву и вспорол ткань, не тронув тела. И потом, после боя, сидя на своем плаще, расстеленом по осенней листве, он, Саурон, тихо ругаясь под нос себе, зашивал ткань одеяния, руками, не привыкшими к игле и нитке. И злился, пожалуй, не сколько тому, что получается не ахти как, сколько тому, насколько же нелепо и даже смешно он сейчас выглядит в глазах своих воинов. Точно - один из них даже не выдержал, самый молодой, один из тех, кого он сам учил держать оружие:

-   Повелитель, позволь, я зашью... - робко.

-   Нет. - лаконично, категорично. Не хватало еще такой формы жалости.

-   Но, Повелитель, я же умею, меня матушка учила...

-   Когда в сражении мне отрубят руку, я вспомню об этом.

Смеялись все. И сам он тоже.

…Никто из них не посмеет - пойти куда-то, гибнуть за него. Никто не посмеет таким образом его предать.

Ученики мои, воины мои. Моя надежда. Надежда, рассыпающаяся под взглядом Властелина, если бы не который, все было бы на несколько порядков проще - и управление, и война, и мир. Но полно. Такие мысли надо убивать.

Ученики мои. Люди. Которые не предадут, не сломаются, там, где сломался Элда. Что, Люди, в принципе, сильнее духом?

Нет, не так. Харальд, последний, отвечал ему так, как отвечал бы врагу любой из его учеников. И дело лишь в том, что Элдар предпочитают "не омрачать свой дух" до срока. То есть, не иметь защиты от боли. Кто-то выдерживает, а кто-то нет...

Молчишь, Финдарато. Потому что нет сил говорить. А есть силы только сидеть и терзаться раздумьями и догадками. Я ничем тебе не помогу.

Почему бы и не помолчать в ответ. Мне тоже есть, что вспомнить. И посмотреть на твое молчание, которое более откровенно, чем любой разговор.

Молчит Саурон, снова принявшись за клинок.

Финрод медленно обвел глазами комнату - при ярком свете она выглядит совсем иначе, чем вчера, -  отмечая все изменения, которые произошли здесь за годы, минувшие со времени штурма. Да-а-а… постарались же орки! Стены эти словно осиротели, пыль в углах, книжные полки – и как еще уцелели? -   висят как-то вкривь… да и свитков на них, кажется,  заметно поубавилось…

Эта была комната брата. А вон в том углу, над кроватью, всегда висела лютня – и рядом два меча. Мечей, конечно, уже нет… А лютня - цела ли она?

Словно наяву прозвучал рядом глуховатый голос Ородрета:

-   Не знаю, что было сложнее – нотную грамоту учить или фехтовальные позиции…

Милый, милый брат… Как ты там сейчас, один, справляешься?

-   Узнаешь книги, Нолдо? – спросил с интересом  Саурон.

-   Узнаю, - откликнулся Финрод, водя глазами по полкам. – Только было их здесь гораздо больше. Орки на растопку пустили?

-   Увы, да, - серьезно проговорил Саурон. – Не все, но многое… А вот этим книгам повезло – я успел взять их к себе.

-   Много узнал нового? – ехидно и горько.

-   Не то, чтобы очень… - так же ехидно прозвучало в ответ.

Финрод перевел  взгляд от полок…

Лютня? Та самая? Кажется, да… откуда бы здесь иная. И даже все струны целы…

Застонали руки – так захотелось коснуться прохладного грифа. Сколько времени он не брал в руки инструмент? Неделю? Год? Вечность?

Саурон достаточно сосредоточенно полировал лезвие меча, почти не глядя на Финрода. То ли доверие, то ли пренебрежение – не понять.

… Что ж, это даже интересно, насколько ты сломлен, Артафиндэ.

Отрешенный взгляд, ответы и вопросы невпопад, затягивающееся молчание, такая смешная гордыня… и взгляд – на лютню, на книги, на что угодно, блуждающий по комнате. Дыхание – неровное, с хрипом; как бы ты ни старался улыбаться и глядеть мне в лицо, не отводя глаз, этого-то ты не скроешь, если не заставишь себя ежесекундно думать об этом и только об этом. Если уж ты считаешь, что ты на допросе, и намерен держаться соответствующе, то на допросе нужно учитывать все, Нолдо. Как и то, что твой взор, обращенный прямо мне в лицо, все чаще и чаще подергивается туманной дымкой-поволокой. Ты думаешь, что я слеп и не замечу этого? Смешно. Я допрашивал многих. И многих ломал в руках своих, как ненужные клинки мертвых воинов.

Интересно, насколько сломлен ты, Артафиндэ. Когда воин перестает смотреть на клинок в руках противника, это уже показательно. Было же несколько моментов, когда ты мог бы попробовать – метнуться, выхватить его из моих рук, попытаться нанести удар… и тебе, кажется, даже не пришло это в голову. И это, готов поклясться, не «благородство» - такие  красивые жесты непростительны, когда ты пленник в крепости, когда-то бывшей твоею, когда ты кано и отвечаешь за свой отряд, когда перед тобою – Враг. На такую глупость не способны даже самые светлые мечтатели среди вас. Это – излом воли, Артафиндэ.

Насколько?…

-   Как же тебе удалось стать королем воинов, менестрель?

-   Веришь ли – сам не знаю, - серьезно, но с глубоко скрытой насмешкой ответил Финрод.

Не воинов, Гортхаур. Вернее – не только воинов. Эта земля научила нас многому, взяв в свою очередь достаточную цену. И грустно слышать – пусть даже от Врага – что нас считают прежде всего воинами… нас, ценящих слово и мастерство гораздо больше, чем просто умение выживать… Как же мы стали такими?

А короны этой я не желал. Но когда за тобой идут – потому ли, что верят, или просто оттого, что больше не за кем, то нужно идти вперед, а уже потом спрашивать себя, достоин ли ты этого. Или не спрашивать вовсе, а просто делать так, чтобы шли и впредь…

…Шли и впредь - себе на беду…

-   Ты не воин, Артафиндэ. Достаточно забавно, не находишь ли – то, что ты в первую очередь обратил внимание на сохранность книг, на наличие лютни в комнате- и совершенно не заметил, что пару раз я так держал клинок, что ты мог хотя бы попытаться выхватить его из моих рук, нанести мне удар. Я не говорю, что это удалось бы тебе, - усмешка, - но воин использовал бы любой случай. Путь воина – не твой путь, Нолдо, ты и проиграл, в конце концов, потому что пошел – не своим путем. Подарил голос свой той Песне, которой не было места в нем.

-   Судя по всему, ты не огорчен этим, Гортхаур… - полувопросом-полунасмешкой.

Мог бы. Мог бы попытаться. Но я, хоть и менестрель, а все-таки видел, что сил могло не хватить... вернее, точно не хватило бы. Попытки, заранее обреченные на неудачу, бесполезны… лучше подождать, пока не представится более реальный случай.

-   Нет, конечно, не огорчен. Это действительно забавно...

Язвишь, язвишь. На это у тебя силы есть? Значит, это не последннее твое испытание.

Наверное, это вправду забавно, Гортхаур. Но самая худшая пытка для того, кто умеет слышать и сплетать звуки – потерять эту способность. Зачем она мне – здесь? а все-таки тянутся к струнам пальцы… голоса нет, а из сердца рвутся мелодии…

Я лучше промолчу…

Тишина… благословение, данное милостивыми Валар… тишина. Она священнее всех иных даров, потому что лишь в тишине можно услышать не только себя самого, но и тех, кого любишь… тех, кто далеко…

Ведь это тишина ночью звучала дождевыми каплями, шелестела ветвями, опадала багряными листьями. Долетит ли эта мелодия до того, кто – неизмеримо далеко – вслушивается в шаги за дверью, надеясь услышать, увидеть, дождаться… дождаться их, прОклятых, но все равно любимых…

Отец…

Я должен бы ненавидеть ночь за то, что в ней существует боль. Но когда в звучание отчаяния вплетается серебряная флейта тишины, боль умолкает…

Тишина моим станет именем…

И всем нам ведомо это…

Всем… кроме Смертного. Дан ли ему этот дар – слышать во тьме?

Шорох прервался – Саурон закончил полировку лезвия, любовно оглядел клинок, смахнул с него несколько несуществующих пылинок и отнес его к камину, прислонив к углу выступа стены. Не убрав в ножны.

Слишком близко -  к стене…

А сам отвернулся к карте, высчитывая что-то, шепча про себя цифры. Спросил, не оборачиваясь:

-   Видишь карту, книжник? – все с той же иронией. - Составлена вами же, кстати, она достаточно подробна, чтобы не бросать ее в огонь. Взгляни, - тонкие пальцы Черного Майя скользнули по пергаменту. - Как ты думаешь, Финдарато, сколько дней понадобится, чтобы доехать отсюда до Ангамандо?

-   Ты что же, ни разу не ездил отсюда в Ангамандо? – устало откликнулся Финрод.

-   Ездил. Но то был я сам, а то – гонец, человек, с моим письмом. У него иная выносливость, и лошадь другая, и дорога отсюда опасна…

-   Вам – опасна?

Как удобно стоит клинок, как близко...

- Увы, да, нам. Барад Эйтель еще стоит, и ты это знаешь, Нолдо. Но надо же мне знать, наконец, что мне делать с вами. И что мне делать с тобой, король Нарготронда…

И руки – свободны… а все же – если…?

Бесшумной кошкой метнулся Финрод к стене в отчаянной попытке дотянуться до меча, и время свернулось в клубок, скользя за ним… но почему подвела прежняя ловкость – виной ли тому бессонные ночи и темный подвал, или же просто он недостаточно быстр против Майя? Почему так тяжел стал клинок – не удержать, не поднять рук…

Черный Майя был воином. Повелителем Воинов. Военачальником Ангамандо. Воспитавшим слишком многих воинов. Он не мог не заметить, не почувствовать – легкого движения Финдарато, в быстроту и плавность которого элда, кажется, вложил все свои силы, стального блеска за спиною, в темноте, не мог не услышать Песни клинка, ощутившего силу рук, занесенного для удара, пусть и бесшумно занесенного, с эльфийской ловкостью… просто когда клинок уже взлетел над его головою, он стремительно развернулся, привстал и перехватил его – у рукояти. С силой.

-   Красиво, Артафиндэ… но слишком глупо.

Пальцы Саурона все сильнее стискивали, выворачивали руки пленника… и наступил момент, когда, сдавленно охнув сквозь зубы, Финрод бессильно выпустил рукоять…

-   О чем ты думал, эльда, пытаясь нанести удар мне – моим клинком?

Подчеркнуто спокойно и бесстрастно тот отошел и сел на прежнее место.

-   Наконец-то передо мной  воин, а не менестрель, - уже  открыто рассмеялся Саурон. - Я так хотел это увидеть…

Финрод молчал.

-   Да, ты все-таки менестрель, Финдарато. Впрочем, хочешь – играй, – усмешка. – Лютня сделана мастерами вашего народа, в растопку ее орки тоже не пустили. Я оставил ее, хоть мне и не до нее было, – и Саурон протянул Финроду лютню, инкрустированную ломким весенним серебром. - Ведь вижу – хочется… почему бы нет? Ты не можешь петь – ну так хоть сыграй мне. Слухи о твоих балладах дошли до меня уже давно…

Финрод молчал.

-   Не хочешь? Зря…

Кажется, насмешка вышла более жестокой, чем хотелось бы, неприкрытой издевкой, которой не унижают – Врагов, но было поздно. Похоже, умение ломать из мастерства перерастало в привычку.

Финдарато стиснул губы и отрицательно покачал головой. Еще бы, таких подачек не принимают. Что ж, остается только сохранять «хорошую мину при плохой игре», как поговаривали вастаки, и выходить наиболее достойным образом из созданной им же самим достаточно некрасивой ситуации: подтянуть колки на лютне, провести рукою по узкому изогнутому грифу, по запыленной деке, снимая с нее слой пыли, пробуждая ее к жизни прикосновением мастера. Играй, лютня. Ты все же сделана руками мастера, не твоя вина, что руками одного из тысяч моих врагов. Может быть, даже убитого мною. Ты – жива. И ты способна дарить жизнь – звукам. Игра продолжается.

Душа – натянутая струна, она затрепещет, зазвучит под прикосновениями умелого мастера. Главное - продолжать. Ты не друг мне, ты мне враг, Артафиндэ Арафинвион. И наш поединок еще не закончен. Пожалуй.

Саурон прищурился, взглянул на Финрода – солнечный случайный луч скользнул по его лицу, придав ему на мгновения совсем необычное выражение, - и взял несколько аккордов.

-   Тебе знакома эта работа, Финдарато? Синдар делают очертания грифа чуть иными, чем вы… мастер-то -  явно из нолдор.

Из нолдор, Гортхаур. И я знаю его имя. Он погиб при осаде Минас Тирит.

-   Жив? – спросил Саурон, внимательно глядя на него.

-   Нет, - спокойно ответил Финрод.

-   Жаль… -  Саурон чуть прищурился, последний солнечный блик скользнул по его лицу и – угас, вечерние сумерки начали вступать в свои права. И в тенях лицо Жестокого стало неуловимо – иным. И – почти верилось, что действительно жалеет о смерти неизвестного мастера-лютниста. Почти.

-   Жаль, - в тон ему согласился Финрод.

-   В Браголлах?

-   Нет. Здесь, при осаде.

-   Жаль. Я этого не хотел.

-   Я не верю тебе, Гортхаур…

-   А мне и не нужна твоя вера, Нолдо, - пожал плечами Саурон. – Можешь не верить – дело твое… Светлый воин, принц Третьего Дома Нолдор – ты не веришь мне, потому что мы на разных сторонах. Вы пытаетесь быть дверью в мир, где правит любовь…

-   Я бы мог поверить, наверное - если бы ты и вправду желал мира…

-   Нет, Финдарато, - покачал головой Саурон. – Вот здесь ты ошибаешься, -  горькая улыбка, внезапная, мелькнувшая – случайностью, досадной и непонятной. – Я Айну, ты напрасно об этом забываешь. Как говорят Люди, я из «народа Создателей» и мир, в котором есть и моя доля, я хотел бы видеть – иным.

-   Мы иногда тоже хотим видеть его – иным. Но если каждый начнет желать своего, что останется от мира?

-   Представь себе, - усмешка Темного Майя вышла не менее язвительной, чем интонации Финрода, - я не об этом. Если б я позволил себе переделывать Арду под свои представления об идеальном мире для меня, Воплощенные не смогли бы жить здесь. Так что я о другом. О том, что хотел бы видеть мир, в котором забыто понятие вражды. Правда, это, увы, невозможно. Я уже не верю в это. Когда-то верил… - словно незримая трещина пролегла через тот образ, что Гортхаур сплел с помощью слов своих, своего голоса. Кажется ли – или действительно на мгновения приоткрылся? Не понять, да и… зачем? -  Пока что идет война. Не первое столетие. И не последнее, явно. Вы не собираетесь привыкать к мысли, что этот мир вам придется делить с нами. С Эдайн. И даже с орками, буде таковые уже существуют. А ваши Учителя, Валар, научили вас быть глухими к тому, что говорят враги. И отпустили на волю, позволив ненависти пробиться сквозь пепел того, что сгорело в мучительном огне – только что. Чтобы вы пришли сюда – воевать. Не давать миру покоя, не давая покоя нам. Они любят мир, наверное. Но – издалека. Из земель без скорби. А сойти туда, где боль и гнев, отчаяние и непокой, сойти, чтобы – исцелить, они – не хотят. Не собираются. Хоть и могли бы сделать это.

Ничего особенного? Простые зерна сомнений, кинутые в очередную почву чужой души? Только почему же столько глухой давней горечи? Горечи того, кто принадлежит – действительно ведь! – к «народу Создателей»… 

Если ты и вправда желаешь того, о чем говоришь, то почему не поверишь? Почему не откроешься – не Валар, но Тому, кто выше их…

-   По делам твоим что-то не верится, что ты желаешь мира, - глухо проговорил Финрод.

Выжженная земля Ард Гален – это желание мира?

Рвется над крепостью изорванное знамя, черный ужас наполняет сердца защитников, падают воины… Это – желание мира?

Орочьи отряды, вырезающие беззащитные людские деревеньки, где после войны совсем не осталось мужчин, только дети… по чьему приказу они действую, желая мира?

Синдар, найденные в лесу мертвыми со следами волчьих зубов, - это тоже попытка прекратить войну? Финрод зябко передернул плечами. А волк-оборотень в подвале, деловито догрызающий жертву?

-   Законы войны – это законы войны, Финдарато, - ответом на его мысли откликнулся Саурон. – Тебе ли, королю и воину, не знать этого? Впрочем… я сказал уже – я не прошу тебя о доверии…

Сев поудобнее, Майя тронул струны.

Лютня откликнулась чуть надтреснутым, но чистым звучанием.

Негромкая, неуловимая мелодия вплелась в сияние яркого дня, словно ветка плюща обвивается вокруг дерева. Странная она была, эта музыка – словно не все ноты звучали так, как им должно; словно кто-то решил смешать вместе зиму и лето – а получилось нечто непонятное, похожее не то на осеннюю распутицу, не то на весеннюю капель…

И – откуда вплетаются в незнакомый строй вот эти три аккорда?

Финрод поднял голову, прислушался внимательнее…

Да, верно. Это старая-старая мелодия… она родилась у костра после удачной охоты, но получилась совсем не такой, какую он хотел бы слышать тогда. Не такой, но вот поди ж ты… прижилась, и пели ее часто, и в Хитлуме, и в Химринге, и даже в Дориате. А сюда-то как она попала?

Его удивленный взгляд не укрылся от Саурона.

Кажется, ты это узнаешь, Нолдо. На что я и рассчитывал. Посмотрим, посмотрим.

-   Вероятно, тебе интересно, откуда я знаю это? От одного из ваших менестрелей,  Артафиндэ.

-   Менестрель, как тебе ни жаль, уже мертв? – Финрод был убийственно серьезен,  но в глазах плескалась насмешка.

-   О, нет, я его не убивал и даже не пытал, – рассмеялся Саурон. Можно было только дивиться его смеху, кажется, он означал все, что угодно, только не радость и веселье. – Это был синда, пришедший сюда из Дориата  года четыре назад. Они тогда еще не подозревали, отгородившись от мира Завесой Мэлианны, что крепость на Тол-Сирион уже не зовется Минас Тирит. Когда он это понял, было уже поздно. Его привели ко мне. Его дерзость пришлась мне по нраву: она была разумной. Когда он спросил, не опуская взора, чем же он может отблагодарить хозяина за гостеприимство, пускай и более чем настойчиво предложенное, я сказал ему в ответ, что тем, чем менестрели обычно платят за гостеприимство – песней. К счастью, он был синда, а не нолдо, и спел он мне песни – о красоте и величии единения с миром, а не о героизме государя Нолофинвэ, к примеру, – грань иронии и издевки была очень тонка… - И ушел от меня – живым и награжденным… а песня его осталась.

Саурон отложил лютню, легко и бесшумно поднялся, прошелся по комнате.

-   Что же мне делать с тобой, Финдарато…

Усмешка вновь скользнула по лицу Финрода.

-   Тебе так сложно решить это?

-   Сложно, Финдарато. – Саурон остановился перед ним, взглянул внимательно. – Прежде всего, сложно понять, почему и как ты очутился в такой странной компании. Согласись, это наивно – по меньшей мере… Ваша легенда глупа и не выдерживает никакой пробы. Для начала, Смертный не мог пройти Завесу Мэлианны, если этого не смогли сделать униженные Синголло принцы Первого Дома. Но предположим, что это чудо совершилось.. Смертный мог полюбить дочь Синголло, но Лютиэн, принцесса Дориата, ответившая ему взаимностью, оборванному страннику, даже не умеющему писать, с известной вероятностью -  смешно, Нолдо, не находишь ли? Предположим даже второе чудо. И предположим, что Смертный ушел из Дориата, пока Синголло захлебывался смехом, выслушав требования Смертного отдать ему в жены дочь, а свита Синголло подносила ему воду и вино, ушел живым. Но задание, которое дал ему Синголло, если верить вам… это невозможно, Финдарато. – Саурон остановился у окна и приоткрыл створки. Волчий вой донесся со двора крепости и быстро смолк, повинуясь жесту Темного Майя. – Синголло был достаточно разумен, чтобы не вступать в ваши союзы, идущие войною на нас, он понимал, что Завеса его супруги – ничто даже перед моею волей, не говоря уже о воле Властелина. Он знал, что его жизнь – в нашей руке, сохранность мира в их владениях – вопрос нашей доброй воли. И они не нарушали того мира, что был негласно заключен между нами, воины Синдар не вышли ни в одну вашу битву. И теперь – чтобы одним нелепым жестом он расторгнул мир, чтобы непонятно зачем он начал войну? Смертный, посланный с таким заданием, конечно смешон и обречен, но это вызов со стороны Синголло. Вызов, которого мы можем и не потерпеть.

Саурон зажег свечу и продолжил расхаживать по комнате, поигрывая кинжалом… Излюбленный, что ли, жест? Это он что – запугивает врага или просто размышляет таким образом?

-   Тем более, что Синголло не глуп. Надменен, но не глуп, Артафиндэ. И он мог бы предположить, что третье чудо случится, если случились первых две – Смертный, прошедший сквозь Завесу Мэлианны, и Лютиэн, полюбившая его. Тогда вполне возможно, что каким-то образом Камень окажется в руках Смертного. Предположим, например, что Властелин окажется настолько мудр, что предпочтет отдать ему этот камень по собственной воле – кинуть его в мир, чтобы между Элдар началась междуусобица: ведь Фэанариони готовы друг другу глотки перегрызть за обладание камнем, не говоря уже о Синголло, что им его жизнь и мир в Дориате. Он что, возжелал подписать себе смертный приговор? Ведь посуди сам: Смертный приносит Камень, и Синголло обязан, по закону чести, отдать ему Лютиэн в жены. Смертный живет свой недолгий век и – умирает, Лютиэн, скорее всего, как дочь Элдар, предпочтет ненадолго пережить любимого супруга своего, – Саурон усмехнулся, видимо, мысль о том, что принцесса Синдар смогла бы полюбить Смертного, веселила его. – Горе ослабляет Мэлианну и Синголло. Завеса истончается. И что делают Фэанариони, которым нужен Камень? Однажды они уже не пощадили своих собратьев, Артафиндэ, сын Эарвен из Альквалондэ, - прямой, с недобрым прищуром, взгляд уперся в лицо Финрода. -  Так что, это все невозможно, еще раз повторю, это невозможная нелепая сказка, Артафиндэ.

Эру единый… Значит, это действительно рассказал Линтаро…

Никто из тех, кого не было на Совете, не мог бы поведать обо всем настолько подробно. Никто из шпионов Врага не мог знать так много. Теперь надежда на одно лишь – на то, что их история действительно глупа настолько, что никто в здравом уме в нее не поверит.

Почему же ты поверил, государь Нарготронда?

Почему ты пошел с Человеком – сам? Ведь мог бы, все мог бы – дать отряд, или оружие, или золото, или…

Или - жизнь…

Свою. Потому что рисковать чужими я права не имею…

Берен ведь и не просил ни о чем. Не то что требовать – даже на просьбу не было у него ни сил, ни желания. В тот гулкий и пустынный вечер, когда они сидели, запершись, в покоях Финрода, он говорил без удержу… обо всем, что случилось за эти невыносимо длинные годы, и казалось, что главное для него сейчас – выговориться. Сжимая виски руками, глухо, но торопливо, словно боясь, что прервут его сейчас, остановят. И так похож был его голос на тот, что когда-то – совсем недавно – крикнул с холма: «Держись, мой Лорд!»

И это воспоминание сжимало сердце.

А про другой голос, намертво врезавшийся в душу, Финрод запретил себе думать еще давным-давно. Еще тогда, когда, вступив на ледяные торосы Хэлкараксэ, понял, осознал, что дороги назад -  не будет. Вот тогда он и велел себе в первый раз – не сметь! Память нельзя изгнать, но можно запереть в дальний, темный угол, заставить замолчать… до поры, до времени…

Пока кто-то, сидящий напротив, закрыв лицо ладонями, не высветит скупыми словами милый образ – и сознание не подсунет услужливо то, что так давно пытался забыть.

Я не мог не поверить ему…

А слово Короля останется словом Короля, даже если Короля через несколько минут не станет… И, звеня, катится по мозаичным плитам серебряный обруч.

И тишина падает, нелепо взмахивая крыльями, повисает в Тронном зале.

Я никому не мог приказать… и даже просить не мог. Ведь и Берен – не просил…

И в это ты тоже не поверишь, Гортхаур…

-   Неплохо же ты осведомлен, - еле слышно прошептал Финрод, пряча горечь.

Прости меня, Линтаро…

… И воздух внезапно – потемнел, сгустился. Лихорадочно съежился вокруг свечи. Холод, холод и боль, холод и вечный мрак, ночь без рассвета, освещаемая только огнями факелов… так уже было когда-то, не правда ли, Артафиндэ Арафинвион?

-   А ты не лжешь, Артафиндэ… - осколками камнепада на могильную плиту у конца всех дорог упало – несколько слов.

Оборванная струна зазвенела мучительным «поздно», тяжелый, как удар, взгляд сковал неизбежностью. Как ты мог, Король, как глупо и наивно - открылся! Открылся… и что теперь делать? Как выгородить – Берена, как связать нить спасения? Поздно… Боль и усталость смогла совершить то, что недоверие делало невозможным – при мирном разговоре между врагами (смешно?)

-   А ты не лжешь, Артафиндэ… но это все равно остается – невозможным, повторю. Значит, ты сам – заложник чужой лжи.

Ветер ворвался в окно, распахнул ставни, пламя заметалось, чуть не угаснув… если бы оно угасло, в этом можно было бы видеть – знамение. Впрочем, в том, что оно не угасло – тоже.

Ты не веришь мне, Гортхаур, и не поверишь – тебе, привыкшему к хитрости, странно слышать историю, которая так непохожа на правду. Но ты считал, что самая важная фигура и самая большая загадка – непонятно как оказавшийся здесь король Нарготронда. И до тех пор, пока ты считал так, у Берена был шанс – пусть призрачный, но шанс, что сочтут игрушкой, марионеткой, не стоящей внимания, и есть возможность ускользнуть от смерти. Теперь же – теперь ты примешься за него, Повелитель Воинов Ангамандо. 

Если это было твоим сражением, Финдарато Арафинвион, то ты проиграл его. Не ту Песнь, в которой не хватило сил, а вот эту – в ней тебе не достало хитрости…

Но даже совершив ошибку, нельзя признавать поражение. Получив пробоину, говорили моряки, нужно пытаться дотянуть до тихой пристани – но не поддаваться неизбежности.

-   Чужой лжи? И чьей же, Гортхаур?

-   Вашего Смертного… которому это ни к чему, который явно марионетка в умелых руках.

Дерзишь, Нолдо, пытаясь сохранить лицо… Я хорошо чувствую ложь, особенно здесь, в замке, который стал моим домом, пусть, некогда и был – твоим. Ты не смог бы мне солгать, Артафиндэ. Ты не смог бы скрыть истину от меня.

И ты не лжешь.

Чья же это игра, заложниками которой мы с тобою оказались?

Мы с тобою… потому что ты скован цепями лжи и плена, а я – тот, в чьих руках одна из цепей, сковывающих вас. Цепь твоей несвободы.

И если за вашим Смертным стоит тень Того, кого я подозреваю – я отвечаю за любой исход.

Проклятие… только этого мне не хватало.

… Играй, игрок. Марионетками чужих душ. Ты – полководец Ангамандо, правая рука Властелина Мэлкора. И какие бы узы тебя ни связывали с этими марионетками, ты – игрок. И нити в твоей руке. И ты не можешь выйти за пределы игры.

По крайней мере, пока не будет получен окончательный ответ от того, кого ты подозреваешь.

-   Предположим один из вариантов, наиболее логичных, в отличие от всей вашей легенды. Кому нужна такая марионетка – Смертный из рода Беора, сын того, кому ты обязан жизнью и свободой. Которому ты не сможешь не доверять, бедный книжник. Кто стал бы сочинять такую легенду, которую этот Смертный с ясным взором тебе рассказал. Тот, кто знает тебя и желает твоей гибели, потому что путь, по которому вы пошли, никуда более не ведет. Тот, кто мог бы понадеяться на чудо в безумии своем, ежели что. Потому что исхода два – либо прекраснодушный Финдарато и его отряд, такие же прекраснодушные книжники, погибают в руках врагов, либо Камень в их руках. Камень, который им не нужен так, как нужен иным.

-   И что же из этого следует? – иронично и с интересом. Воистину, для тех, кто во всем привыкли видеть хитрость, существуют свои ловушки – их мудроствования.

-   То, что зря ты пригрел у себя Фэанариони. Они с легким сердцем послали тебя на смерть. Благо, мои лазутчики мне тоже рассказали много интересного – например, как Фэанариони провожали тебя, чуть ли не на твоих же глазах деля твою корону. Чем же они подкупили твоего Смертного, который лгал тебе, готовясь делить с тобою единый путь и беду?

Безумие… нет, вполне себе вариант развития событий. По крайней мере, можно было бы предположить и такое… но я предполагаю другое. И Смертный мог быть – в Дориате, мог вызвать любовь у дочери Синголло… но тебе пока не следует знать о моих мыслях. Я буду говорить с миром – сам. Потом...

Пока что лучше бы посеять раздор в вашем отряде. Так выйдет меньше ненужного упорства и меньше смертей. Кроме всего прочего.

Улыбаешься, Финдарато? Зря улыбаешься. Так вполне себе могло быть.

-   Вот уж не подозревал за тобою такой любви к увлекательным сказкам, Артафиндэ. Посмотри – взглядом, не ослепленным доверием, на доводы рассудка.

Ослеплен?

Нет, Враг мой… Ибо смотрел я не глазами. Глаза могут ошибаться – но не ошибается сердце…

Ты, быть может, неплохо знаешь сыновей Феанора. Но и я тоже – знаю своих братьев.

…Никогда не было особенной любви между сыновьями Феанора и детьми Финарфина – слишком замкнуто держались первые, и по праву младшей крови не приближались к ним близко вторые. Но если с Тройкой дружили младшие арфинги, то Финрод тянулся  к старшим Феанариони.

Маглора Финрод любил. По-настоящему, как старшего брата, которого у него не было. Их дружба, начавшаяся в Амане, не сгорела, хвала Эру, в пламени Лосгара, не лопнула, сдавленная льдами Хэлкараксэ, стала лишь прочнее. На мгновение словно вспыхнула рядом летящая улыбка Златокователя – малыш, ты что? Мы помним тебя…

А Маэдроса  - пусть на расстоянии, но уважал. Всегда. Что бы ни было, как бы ни было. Потом к этому уважению прибавилось и восхищение – восхищение мужеством, способностью признать чужую правоту, умением понять другого… и принять, наверное – пусть даже вопреки мнению остальных братьев.

…Алым сполохам в Лосгаре никто из нас тогда не поверил. Даже когда нам пришлось признать очевидное, понять, что преданы, - мы не верили этому. Нет, верили… но не все. Потому и шли – с одним лишь желанием дойти, взглянуть в глаза тех, кто были – друзьями, услышать и узнать, что все-таки ошиблись, что не могло случиться такого, не могло, что братья навсегда останутся братьями, что все это – лишь козни Врага.

Потому и дошли…

И если моя вера не оставила меня до сих пор, то и тебе ее не отнять.

И уж тем более не мог совершить такого Майтимо. Тот, кто сам единожды побывал в руках Моргота, не пошлет на смерть никого из живых. Потому что это – превыше сил всех Эрухини…

Нет, Жестокий. То, что ты говоришь, быть может, верно с точки зрения рассудка. Но нелепо – настолько, что даже не обидно. Мне остается лишь улыбнуться в ответ…

И вновь тишина повисает над миром…

-   Безумие имени Трех Камней. Проклятье не только Нолдор, но и Белерианда, – Саурон стоял у окна и ветер шевелил его волосы. Темный силуэт на темном фоне подступающей ночи. – Так и должно было быть… - непонятно к чему. – Нолдор идут на принцип, Владыка идет на принцип. Жертвуя миром. Как же я от этого устал… - еще один момент случайной откровенности, такой недолгий. – Будь моя власть на то, будь эти камешки в моей короне – я бы их сейчас сам, своими руками, загнал бы в глотку вашему Смертному и приказал бы отвезти его к самым вратам Химринга. Чтобы посмотреть, как утонченные Фэанариони будут потрошить его, перегрызая по ходу глотки друг другу. По крайней мере, эта нить была бы на том доплетена. Но Камни слишком сильно связаны с тем, что предпето, и самим временем, чтобы это было в моей власти…

А, может быть, и в моей.

Вопрос лишь в том, чтобы вовремя – встать на пути тех, кто думают, что они всесильны. Встать – и нанести всего один удар. Или – не помешать его нанести…

… Остановиться. Об этом еще рано думать.

Вязкий свет восходящей луны пролился на пол…

-   Ладно, Финдарато, - Саурон задумчиво взглянул в окно. – Дело к ночи. Что ты скажешь мне? Ты можешь остаться здесь пленником, вернувшись к своим, в подвал. Можешь – гостем, правда, несколько ограниченным в свободе – ты не покинешь пределов крепости и не сможешь носить оружие. Тем не менее, это все-таки лучше, чем… Выбирай.

Издевательская улыбка ползет по губам Финрода, шире, шире… и, не выдержав, он начинает смеяться – взахлеб, отчаянно, зло, до рези в горле… и валится, сползает на пол, задыхаясь…

… и падение обрывается. Остается только непривычное, незнакомое чувство обнаженности души – мерцающим стебельком теплого света на раскрытой ладони мира.

И прикосновение Тьмы, овеянной Пламенем, которая, оказывается, может быть еще и целительной. Отсчет мгновений – дробная весенняя капель, падающая в вечность, тихий смех луны, воздух в лицо… и мираж исчезает, как только проясняется в глазах. Исчезает, как только Жестокий отводит взор.

Целитель?

Но  я не приму от тебя помощи, Гортхаур…

Пошатнуться, встать, цепляясь руками чуть ли не за воздух. Опереться о стену.

-   Гортхаур, - выговорить наконец, скользя по тонкому лезвию иронии и невыразимо ехидной благодарности, которую можно испытывать к Врагу, – Ты самый гостеприимный хозяин, каких я знал когда-либо. Прости, но вынужден отказаться от твоего любезного предложения. У меня нет желания общаться с тобой… Я вернусь к своим.

-   Нет, Финдарато, - взгляд Саурона холоден и тяжел. – По крайней мере, сейчас ты никуда не вернешься. На эту ночь ты останешься здесь. Спать. В этой вот комнате. Прямо сейчас – ложись и засыпай. А я займусь делами…

Ты не сможешь сопротивляться сейчас, Нолдо - ты слишком измотан. Поэтому уснешь быстро, очень быстро. Я умею ценить стойкость, враг мой…

Сумрачное покрывало окутывает, заставляя подчиниться. Слова отдаляются, исчезают, весь мир тонет в наползающей темноте, уплывает, уплывает… Тихие волны подхватили маленький корабль, мягко понесли прочь от скалистого берега…

Подложив под голову Финрода свернутый плащ, Саурон вернулся к столу. Аккуратно разложил бумагу, очинил перо. И задумался.

Если это твои шутки, Владыка, то хотя бы предупреждать надо…

Чьей же милостью мог пройти Завесу – Смертный? Какой же рок – или чья же воля – могли вложить руку дочери Синголло – в его руку? Что ослепило Синголло, лишило его разума? Какой же рок? Чья же воля?

Все нити сходятся только к одной фигуре в одеяниях Тьмы…

Владыка, ты мог пошутить – так. Сплести новую нить. Создать новых мучеников. Новую легенду. Продолжение истории мира.

Впрочем, мне ли знать, что движет тобою, ежели это твоя игра.

Можно было бы ничего не писать, есть то, что Элдар называют осанвэ. Но осанвэ в этом случае – открыться полностью, не оставив себе ни единой тайны, ни единой мысли или чувства, неведомых Властелину. Нет. Этого не будет.

«От Гортхаура, Повелителя Воинов Твердыни – Мэлкору, Властелину земель Севера…»

Часть третья

Предзимье, предгорье, и в скалах даже не развести костер - нельзя. Холодно… Танец на камнях – чтобы согреться, потому что вина не хватает. Холодно…Небо хмурится, сыплется поземка…

Это обруч короны сжимает виски? Почему так тяжело дышать? Артаресто, брат мой, прошу – останься, не провожай нас. Видишь – начинается метель…

Тьма, тьма вокруг, и снова вздрагивает на цепи Харальд, и снова ненавидящие глаза Берена следят за волком, и крик затихает под низким потолком. Ты не получишь его, тварь! – Финрод рвется из цепей, калеча руки в безумной попытке освободиться… ты не получишь его, нет!

-   Нет… - отчаянным шепотом кричит Финрод… и рывком садится на скамье, выпутываясь  из кошмарного сна.

Мгновенно вскидывается Саурон – и жесткая готовность к немедленной атаке на лице его сменяется усмешкой.

-   Что-то не то приснилось, Финдарато?

Секунду совершенно сумасшедшими глазами -  в пространство... Это всего лишь сон.

Ослабев от нахлынувших образов, Финрод повалился на скамью, вновь погружаясь в мгновенное забытье. Тонкое запястье охватили сильные ледяные пальцы… и инстинктивно он попытался вырваться.

-   Не дергайся же, Нолдо! – Саурон нащупал жилку пульса; через несколько секунд отбросил его руку. – Почти здоров… Хрупкие же у вас сердца!

-   Что ты знаешь о наших сердцах, Гортхаур, - прошептал Финрод, садясь, с силой проводя по лицу рукой, стирая остатки сна.

-   Что? – не расслышав, иронически переспросил Саурон.

-   Долго я спал?

-   Чуть больше суток. Сейчас полночь.

Больше суток! Ирмо, Владыка Снов, ничего себе! Что же должны сейчас думать остальные, не дождавшись короля с этой «беседы»? «Хвала Эру, ты жив, государь! А мы ведь тебя почти похоронили…»

Хороша картина – спящий в покоях Саурона король Нарготронда. Ведь, наверное, и охрана стояла у дверей…

-   Ты спал, не шелохнувшись, сном младенца, Нолдо. Вот посмеялись бы дивные эльдар – государь Финдарато почивает в гостях у Жестокого, который в это время чинно занимается стихосложением…

-   Не знал, что ты пишешь стихи, - отозвался Финрод вполне мирно, тряхнув головой.

-   Ты многого обо мне не знал, Нолдо, - хмыкнул Саурон. – Впрочем, не ты один. Я, видишь ли, с вами общаюсь, в основном, на иные темы.

-   Догадываюсь…

-   И, пожалуй, ни с кем из вас о стихосложении мне говорить не доводилось. С вами сложно беседовать на такие темы – ваши стихи слишком правильны и безупречны –  часто в ущерб смыслу. Вы идеально держите размер и рифму, даже там, где этого делать и не нужно. Думаю, здесь все дело в присущей вам любви к порядку и нелюбви к переменам. Валинор, конечно, не остался таким, каким я его могу помнить, с тех пор, как туда пришли вы, но вряд ли он совсем уж изменился. Скорее, вы – его дети. Что ж, я рад, что я не остался там.

-   Не скажу, что ты не прав, Гортхаур, - медленно проговорил Финрод, - хотя то, что ты прав, тоже не скажу. Дело здесь не в любви к порядку… скорее, в любви к гармонии. И именно поэтому любая погрешность так явственно  видна – если рифма идеальна, сильнее и ярче становится смысл. Впрочем... что это ты вдруг? – не удержался он.

-   Считай, что мне давно не попадались такие собеседники, Финдарато, - серьезно ответил Майя. – С кем мне здесь говорить на такие темы – не с орками же?

-   С ними поговоришь… - хмыкнул Финрод. – Ну, а люди, которые служат тебе? Они что же?

-   Как тебе сказать, Нолдо… Они чувствуют и видят мир иначе, чем вы, иначе, чем мы. Они предпочитают Песнь клинка – Песне Слова. Что неудивительно – они дети войны, идущей из века в век. Их краткий срок иной раз не выходит за пределы войны. Но они не умеют действительно – познавать и ждать, они – дети перемен и творцы перемен…

-   Не так уж это и плохо, Гортхаур, - улыбнулся Финрод, и улыбка его была искренняя, хоть и чуть печальная.

Непонятная и странная мелодия в музыке мира. Люди. Те, кто Пришли Следом. Следом ли? Гости с неведомого пути, странники в этой жизни – кем вы были, кем будете потом? Куда уходите?

Мы слишком завязаны на прошлое. Вы – на будущее. В нас – память веков. В вас – любопытство. Мы – закат, наверное, а вы – восход. Мудр Отец наш, и все в Его замысле гармонично, несмотря на то даже, что вмешательство Тьмы исказило ваши души, Люди…

Если бы можно было открыться, рассказать – не врагу, а тому, от кого можно услышать и узнать столько нового… рассказать о том, как радостно ему было видеть эти глаза взбудораженных юнцов на лицах взрослых, отвечать на вопросы и спрашивать самому, учить и учиться столь многому, что захватывает дух, показывать и смотреть, объяснять и понимать… Эта земля – сама дитя перемен, и она подарила тем, кто пришел к ней с миром, радость изменений… которых, правда, хотели не все. Время, что в Амане текло неторопливой полноводной рекой, здесь бурлит торопливым горным ручьем,  обжигающим кожу ледяными иглами, но бодрящим морозной свежестью утра. И оно захватывает – так, что возвращение к прежнему кажется бледным и ненужным.

Сколько из нас захотели бы вернуться?

Многие. Но не все. Теперь уже – не все…

А я сам?

Не знаю…

Не цепь клятвы или рока держит меня здесь – любопытство. То, что несет в себе новое, то, что манит за собой – пусть и в неведомое… нам ли бояться этого! 

И так все интересно…

-   Они не умеют ждать, здесь ты прав, Гортхаур. Но насчет неумения познавать – это ты зря. Есть то, что не дано познать нам или вам, - едва не сказал «нам с тобой», - но это с легкостью схватывают они – и несут дальше, добавляя в это иное, свое… причем, иной раз такое, что нам понять и принять бывает очень сложно. Но я даже рад этому…

-   Люди – странники и гости Арды. Нас не станет вместе с миром, Артафиндэ, но я, бессмертный Майя, не скорблю о том. Равновесие, или, ежели так тебе понятнее – Гармония миров, она во всем, она и в том, что продолжением краткого пути людей по дорогам Арды является – Неведомый Путь. Смерти, как таковой, нет. Есть лишь Убийство, но мы говорим не о нем…

-   Смерти нет, - эхом, словно про себя, отозвался Финрод.

Смерти нет, Гортхаур, я знаю это… Знаю про Неведомый Путь Людей – Валар рассказывали нам о нем, пусть и немного. И ты, Айну, можешь это знать. Но откуда тебе ведомо то, что знает Смертная, аданэт, подарившая надежду – нам, ведомо то, что смерти – нет? Тебе, Майя, которому суждено, как и нам, умереть вместе с Ардой? И зачем ты говоришь это мне? Даровать врагу надежду, придать сил – лишний раз… или это не вражда, или – изощренное убийство в твоем стиле…

Если бы я мог говорить с тобой не как с Врагом…

-   … Но их возможность Уйти – это та нить, которая вечно будет лежать между ними – и основами мира. Есть те среди нас, кто считают, что место Людей – в Эндорэ, смертных переменчивых землях, а место Элдар – в Валиноре, земле Стихий. Земле без времени. Они слепы, ибо не понимают того, что люди, дети и творцы перемен, оставшись без силы, способной их обуздать – в данном случае, это силой является ваша сила, ваша нелюбовь менять свой уклад жизни с каждым днем, - они изменят мир так, что мы, бессмертные, уже не сможем в нем жить. Наше время течет иначе, тебе ли этого не понимать, Финдарато. Наше время – оно иное нежели даже ваше, но ваше время понятнее нам, чем время людей. Им не дано увидеть мир, каким он станет сквозь столетия. Но им дано изменить его за свой краткий срок так, как никогда не стали бы менять его – мы. И миру они нужны… они, способные видеть иные звезды.

И, развивая мысль, идя дальше по тропам своих размышлений и воспоминаний:

-   Например, один из людей около века назад задумался о том, что вода нужна в каждом покое Твердыни. И пришел к выводу, что можно продолбить желобки в камне гор, в которые можно направить пути горных вод. Продолбить и провести их пути так, чтобы вода была в каждой комнате, – с долей странного осуждения в голосе.

-   Люди ищут свои пути к благоустройству мира, чем же они тебе не нравятся, Гортхаур?

-   Тем, что так когда-нибудь эти пути приведут в мир, в котором нам, бессмертным, не будет места. И временами я провижу этот мир.

-   Ты видишь жизнь в черных цветах, - вполне серьезно заметил Финрод. – Не все так мрачно…

Не все так мрачно, Гортхаур. Быть может, вы не видите, не можете видеть того света, что замечаем мы. Не знаю, как зовется он… быть может, надежда, быть может, память, а может быть – вера. Но видно суждено было сойтись дорогам Эльдар и Людей – иначе как и чем можно объяснить то, что случилось? Как может произойти все то, о чем ты говоришь, если в сердцах людей спит не жажда разрушения – жажда жизни…  И именно она тянет их к переменам. И ее нужно – только разглядеть…

И счастлив тот, кто видит это…

Даже если за знание нужно платить… и какой бы ни была цена, я согласен на нее.

-   Ты действительно ослеплен ими, Нолдо, - тихо проговорил Саурон. – Что тебе в них?

Что мне в них… как я могу это объяснить? Ты не поймешь, Гортхаур. Как я могу объяснить тебе, что такое любовь? Или радость… Ты не поймешь – не потому, что не захочешь, а просто не сможешь. Слишком мы разные… слишком…

-   Я не могу объяснить это, Гортхаур, - вздохнул Финрод.

-   Глупо, - резко сказал Саурон, вставая, отшвыривая стул. – Глупо! Скажи мне, на что вы надеялись, уходя? Ведь очевидно же, ясно – неисполнимо желание Тингола, невозможно это совершить, ни смертному, ни бессмертному. Допустим, вы надеялись не попасться в плен здесь… хорошо, пусть. Но потом! – Саурон заговорил рездельно, выговаривая каждое слово, каждым звуком рождая образ-осанвэ; те, кто знали его хорошо, знали, что это – недобрый признак, признак гнева. – Ты, король, должен был думать не только за себя, но и за тех, кто идет с тобой! Как ты мог вести их на верную гибель? Вам что, примера Маэдроса было мало?

-   Ваш хозяин со всеми пленниками обращается именно так? – съязвил Финрод.

-   Нет, - Саурон посмотрел на своего пленника безмерно усталым темным взором, - не со всеми. Другим легче, но участь королей тяжелее участи простых пленных. А Властелин достаточно быстро забывает свои игрушки.

Это проще показать, чем рассказать… все равно, осколков того, что я уже знаю, хватит для понимания судьбы пленника. Впрочем, все еще возможно изменить, но путей слишком мало… увидим.

… После возвращения из Мандоса Мэлкор сильно изменился: исчез, отошел в небытие свободный и гордый творец, умевший улыбаться, ушла сила, способная созидать – одним движением воли. Ушло истинное Величие, так привлекавшее к Мэлкору сердца. Ушло то, что называлось Мощь-и-Красота. Да, Вала Мэлкор вернулся в силе своей, но его дух был словно отравлен чем-то. Вернулся не Вала Мэлкор, не Творец Мэлкор – Властелин Мэлкор. Вернулся, возвел крепость… собрал войско и народы под руку свою.

Сначала Майя долго ломал себе голову над разгадкой того, что же случилось с Учителем (тогда еще он цеплялся за свои иллюзии…). Потом все выстроилось в логическую цепочку: поражение/смерть – не-прощение – бессилие – ненависть – необходимость фальши – Убийство…

Излом воли.

С одной стороны, ничего особенного в этом не было. По крайней мере, для него, Гортхауэра. Пламя – оно на то и пламя, перегорит-пережжет, потом на пепелище снова пробьются зеленые ростки.

Мэлкор был другим.

И для Мэлкора Убийство было – Убийством. И вся раскрутившаяся цепочка вела только к одному финалу – к Убийству. Искажению.

Искажение… - мелькнула тогда невеселая мысль. – Если и исказил что-либо… hasta – то лишь себя самого, пожалуй. Убивать – не его стезя. Была.

И когда он понял это, он решился взять на себя это бремя. Благо, он нашел свой способ прощать – виновник заплатит кровью, жизнью – и будет прощен. Смерть развоплощает все, кровь все смывает. Но было поздно, Майя понял это, когда, вернувшись из очередного своего разъезда по землям Белерианда, он увидел одного из князей Нолдор, прикованного за руку к одной из скал Тангородрим.

 -         Что это значит?! – спросил он тогда у Тэвильдо, сидевшего на подоконнике в облике эльфийского юноши. Развлекался, мерзавец.

-         Что именно? – невинно поинтересовался младший из Сотворенных Мэлкора, подняв на Гортхауэра светлый взор.

-         Нолдо на Тангородрим.

-         Нолдо был взят в плен и не пожелал быть почтительным и покорным. Владыка развлекся, Гортхауэр.

-   Понятно… - и отошел.

Что с него взять, с шута Мэлкора. Тэвильдо, зеркало. Ведь тогда, до Первой Войны, он тоже был иным. Мечтал о том, как станет творцом сказок тех, кто придет в мир. И ведь хорошие сказки сочинял. А когда Мэлкор вернулся – таким, каким вернулся – Тэвильдо сразу же подстроился под дорогого Владыку, стал таким же, как Мэлкор, не забывая своего места, места Младшего из Сотворенных. Как-то Гортхаур услышал обрывок из разговора, где Тэвильдо благодарил Владыку за то, что он создал его, Тэвильдо, как свою игрушку, и все равно изволит видеть в нем душу, а Мэлкор, кажется, получал истинное удовольствие в том, чтобы разубеждать Тэвильдо в этом мнении, говоря, что любое существо, в котором есть живая душа, нельзя сотворить, как игрушку, и нельзя в нем игрушку видеть. Убеждал себя в собственной «правильности». Стало очень горько, чтобы не сказать – отвратительно. Да, в те времена Мэлкор еще не стал бы создавать себе «игрушки», он действительно создавал – воплощал – живое, могущее жить и давать жизнь другому. А что создал бы он теперь, если бы мог еще – созидать? Вот и «создал» себе… с позволения сказать, живую игрушку. Подвесил за одну руку. «Развлекся».

Тогда Гортхауэр понял, что не будет разговаривать об этом с Владыкой. Ибо если Он уже развлекается подобным образом, то все разговоры бесполезны. Надо просто смириться. Наверное. И делать – то, что должен.

-   Самое главное, что легенды о коварстве и жестокости Моргота вы рассказываете всему Средиземью – и Тьма бы с ним, - но все равно идете туда, в Ангамандо; зачем? За подвигом и геройской гибелью, не иначе.

Финрод не ответил…

Геройство… Тебе ли судить о нашем геройстве, Жестокий…

Тебе ли знать о том, как холодно от одной мысли о том, что тот, кого звал ты другом, испытал то, что не нельзя испытывать никому из живых. Пусть даже разум кричит: невозможно, пусть все остальные опустили руки… но как поверить тому, что ничего сделать нельзя? 

И как поверить в то, что Единый отвернулся от нас? Если б Фингон не исчез тогда так внезапно, Финрод ушел бы с ним.

Вымерзнув до дна, все они тогда не могли согреться ни вином, ни огнем костров… и тяжестью на сердце ложилась мысль о том, что все хорошее – в прошлом. И злость тоже была ледяной – на себя, на Врага, на судьбу…

И лед этот не таял…

Пока однажды утром он не услышал тихий голос Фингона. «Мы вернулись…» Мы. Вернулись.

Не Я и Они – как раньше. Мы. И мы - вернулись…

Что ты знаешь об этом, Гортхаур…

-   Я знаю больше, чем ты можешь предположить, Финарато, - так же резко отозвался Саурон. – Я все-таки часть этого мира…

Финрод пожал плечами. Понимай как хочешь…

Что бы ни сказал я тебе сейчас – это ничего не изменит.

Ведь каждый останется верным своему знамени…

-   Скажи мне, Нолдо, - Саурон пристально смотрел на него. – Любил ли ты когда-нибудь?

-   Что тебе в том, Гортхаур, - безразлично отозвался Финрод.

-   Это не относится к делу, - Саурон не отводил взгляда. – Можешь не отвечать, если не захочешь. Это – просто мой вопрос. Вопрос Айну, которому всю свою вечность надлежит провести в окружении вас, Воплощенных. Вы – иные, чем мы… и мне интересно узнать.

Что тебе в том… Хорошо, я отвечу.

-   Да…

-   Да. Тогда ответь еще вот на что. Как оно – любить?

-   Очень же к месту заговорил ты о любви, ученик Тьмы...

-   Уж как пришлось… Отвечу еще раз, Финдарато: ты сейчас для меня – просто собеседник. Мне давно не приходилось говорить о чем-то, не относящемся к нашей войне. Как-то не с кем. Врагом тебе я буду после, когда потери и надежды разделят нас, когда цвет знамен уже невозможно будет примирить. Пока что – я просто спрашиваю тебя.

-   Не знаю, смогу ли подобрать правильно слова, - после недолгого молчания ответил Финрод, - но попробую. Это не объяснишь – это нужно чувствовать. Любить… дышать ради того, чтобы был дышал тот, кого ты любишь. Знать, что ему – хорошо, и тогда ты счастлив тоже. Уметь дарить себя – и уметь принимать ответный дар. Видеть не глазами, а… иным зрением. – Вновь помолчав, он признался: - Не могу… не могу описать. Это действительно невозможно понять, если не испытал сам.

-   Что ж, - задумчиво и с легкой грустью произнес Саурон. – Наверное, вы действительно иные. Потому что мы, Айнур, живем ради того, чтобы жил этот мир. И дыхание любого из живущих – наше дыхание…

Ледяная волна злости вновь хлестнула в лицо.

Вот как…

И ты думаешь, что я смогу поверить этому?

Тысячи смертей живущих в этом мире – их ты тоже ощущаешь, как свою смерть, Майя? А когда огненная река затопила цветущую равнину – ты чувствовал это? И убивая одного за другим своих пленников, ты каждое дыхание останавливал, словно свое?

Устало, на выдохе:

-   Я не верю тебе, Гортхаур…

-   Не верь, – такая внезапная и такая логичная холодность, мгновенная закрытость. И – выдох, кажется, последний всплеск. - Я знаю, о чем ты. Представь себе, когда все только начиналось, я совсем не этого хотел. Не хочу я этого и сейчас, но все, что должно было свершится – свершилось. И война неизбежна. А я, кроме всего прочего, тоже в ответе за тех, кого мы взяли под руку свою, создав державу на Севере. И каждая новая война – это мой выбор между вашим дыханием и дыханием моих воинов, дыханием людей, живущих в наших землях. Чье дыхание должен предпочесть я, Майя Гортхаур? Я, Повелитель Воинов Твердыни? Все просто, Артафиндэ, как ни жаль.

-   Если ты такой мирный, Гортхаур, - издевательски, на грани ярости, - что же ты не восстанешь против своего господина? Не мы хотели этой войны – вы развязали ее.

-   Я не восстану против своего Властелина. Никогда. – чеканя слова, тихо, яростно. – Вы же сами не чтите клятвопреступников - или с Врагом все можно? Или вы считаете, что Гортаур Жестокий и Ужасный тешит свое властолюбие у ступеней трона Моргота – и ничего больше? Нет, дорогие мои Элдар. Я давал свои клятвы и эти клятвы либо будут в силе, пока я есть на этой земле, либо будут  уничтожены вместе со мною.

-   Ты же видишь, понимаешь, чему ты верен, Гортхаур! Как ты можешь смириться с этим? Ты, Майя – не устал от смертей? Ведь ты мог бы хотя бы попытаться изменить это все – и насколько иным мог бы быть мир! - и чего это его внезапно понесло? Нельзя забывать, что разговариваешь с Врагом, Артафиндэ…

Но, кажется, эти слова пришлись очень к месту, кажется, эта случайная открытость одного помешала другому замкнуться в стальном коконе черных лат:

-   Мир, Артафиндэ… и даже мир. Все совсем не так просто, у мира есть свои пути. И очень многое – предпето. Вспомни, что я говорил тебе о судьбе несколько дней назад.

Молчание. Слова, на которые нечего ответить. Незаконченная мысль, грань отрицания и понимания:

-   Все свободны, Артафиндэ, если не говорить о несвободе от собственных иллюзий и надуманных принципов. Все – кроме некоторых. Многие из тех нитей судеб, что ныне плетутся в мире из прошлого в будущее, уже предплетены. Предпеты. В том, что вы называете Айнулиндалэ.

И – светлый звездный взгляд, прямо в лицо Темному Майя – взгляд с надеждой на понимание. Взгляд, скользнувший по грани. Взгляд книжника.

-   Пожалуй, я расскажу тебе невеселую легенду, Артафиндэ. Об Айнулиндалэ, – медленно, подбирая слова и выражения. Что это – придумывает красивые обороты? Или просто подбирает слова, понятные Воплощенным? – О том, как многие Айнур поддержали сильнейшего и мудрейшего среди них, а один огненный Айну – особенно пылко. Его, воплощенное Величие. Мощь и Красоту, – Саурон невесело усмехнулся и снова заходил по комнате. – О том, как поддержал его… Тему Силы. Его Замысел. О том, как Сильнейший, Старший, очень легко и изящно вплел Тему этого Айну в те нити, которые плел. О том, как ему это удалось, ибо собственная воля Айну не восстала против. О том, как он оплел Айну этими нитями и как Айну далеко не сразу заметил это, и хвала Тьме. О том, как он сплел несколько нитей судьбы и как эти нити остались в его руках.

Молчание. Молчание на грани понимания. Снявши голову, по волосам не плачут, как любил пошучивать один из его воинов, полуэльф, знавший некоторые «причуды» Элдар.

-   У этой легенды было и продолжение, как нетрудно догадаться. Как этот Айну снизошел в мир, в творении которого была и его доля, как он понял, какими нитями опутан, как он по юности своей пытался сначала эти нити разорвать… и как ничего хорошего из этого не вышло. Все пути вели в одну и ту же крепость, – усмешка. Усмешка того, кто уже не молод и вспоминает эту юность с оттенком печальной иронии и легкого пренебрежения. – Как он пришел в эту крепость наконец. Как он получил имя от того, с кем пожелал остаться. Как он остался - собой. И разговаривает с тобой, в итоге.

-   Вот как… - непроизвольно, вслух. Пожалуй, легенда действительно невеселая.

-   И это далеко не единственная сплетенная нить. Когда в противостоянии схлестываются… темы Старших, грядущее становится до скорби ясным. Особенно если один из них сходит в мир – вершить в нем свою волю, а другой – нет. Клинок Судьбы – безотказный клинок, весы – судьбы, равновесия, назови как хочешь - безотказны и безошибочны. Валар наверняка готовы себя уже проклясть за Первую Войну и пленение Мэлкора, ибо они породили дальнейшее развитие – Темы. Создание Камней. Исход Нолдор. Приход их в Эндорэ. Войну. И все, что еще случится. Чем с большею силой ты противостоишь, тем больше сил и возможностей ты даешь противнику – на ответный удар, Артафиндэ. Таков закон, который нельзя нарушить и который невозможно строго соблюдать, оставаясь при этом - живым. Фэанаро не знал, что воплощает не только свой замысел, создавая Камни… И тех же Фэанариони я, Айну Гортхаур, не обвиню. Они – всего лишь делали то, что им должно было делать.

-   Я понимаю, - показалось - или в самом деле Финрод произнес это?

-   Может быть… – устало, отчужденно. – Я совсем не убийство Финвэ имел в виду, хоть это тоже – нить судьбы. Смотри – я разматываю нить Противостояния, то, что породил поединок Тем. Мэлэ Койрэ сошел в мир, строить свою крепость, воплощать в нем свою Тему – эта крепость не могла не быть разрушена, Валар, оставшиеся на другой стороне, не могли стерпеть этого. Законы Противостояния Сил… все остальное почти не при чем. Валар пришли с войной, победоносной войной, Валар сковали Творца цепями, лишив его свободы и возможности действовать. Это породило Искажение. Искажение духа. Следствием его было Убийство. Следствием Убийства – и дальнейшего плетения нити – было безумие другого творца, была клятва тех, кто ныне несвободен от уз рока. Их приход в Белерианд, предательство своих же, проклятье Нуруфантура. Все уравнено, Артафиндэ. Я сейчас говорю с тобою о том же «Добре и Зле», о Свете и Тьме. Только – по-иному. И скорее всего, ты вряд ли понял меня. Ты не был свидетелем того, как нити сплетались. И ты не доверяешь «прислужнику Врага».

Внимательно, открыто – в лицо врагу. Врагу? Или собеседнику?

Насмешка судьбы. Зачем ты говоришь мне это все, Айну? Или ты действительно соскучился по собеседнику? Как бы хотелось мне поверить в твою искренность… потому что это означает, что и в тебе осталось еще что-то… Впрочем, не могло не остаться – ведь все мы дети Единого. Только иные остаются верны Ему до конца, а иные отрекаются – не зная, что Он в мудрости своей простит им это. Если даже не простят все остальные – Отец любит своих Детей.

Всех…

-   Скажи, Гортхаур, - вопрос уже не к Врагу – к равному. – А орки? Они – тоже следствие предпетого?

-   Орки… - усмехнулся Жестокий, играя с пламенем свечи, оно так причудливо изгибалось под его пальцами. – Вечный камень преткновения между Светом и Тьмой, дети Искажения…

-   Дети? Не слишком ли? Если ты приравниваешь Искажение к Рождению…

-   Дети, – серьезно, хоть и усмехаясь ответил Саурон. – Такие же создания Айнулиндалэ, как и Элдар или Эдайн. Правда, в Твердыню даже попала летопись, повествующая о том, как Мэлкор искажал, уродовал Элдар, захваченных им предательски у Куэвиэнен…

-   А это не так? – слегка удивленно откликнулся Финрод.

Саурон просто рассмеялся.

Странная загадка его смеха – всегда скорее ироничного, чем веселого. А иногда – просто невеселого, горького, как осеннее вино. Смех, который никогда не был солнечным. Скорее – или огненный, обжигающий, опаляющий… либо просто неясный лунный луч, ответ на собственные мысли.

-   Нет, конечно. Когда две воли Творцов, равных друг другу, схлестываются на точке наивысшего излома, творения этого излома, дети его… могут быть и более неприглядными, чем орки и другие «твари Моргота». Орки… порождения противостояния воли Мэлкора Теме Элдар, заданной Эру. Так же, как и Элдар, в свои сроки пришедшие в мир.

-   И такие непохожие на нас…

-   И такие непохожие на вас. Столь же непохожие, сколь Тема Мэлкора непохожа на Тему Эру. Сколь непохожи Силы, разделяющие нас, друг на друга.

-   Должно быть, он счастлив видеть столь верных и преданных слуг, - вздохнул Финрод – не с насмешкой даже, но с грустью.

-   Представь себе, ничуть, – Саурон помрачнел и пламя под его пальцами взвилось – измученным воплем. – Не знаю, как теперь, мы не говорили с ним об этом, - язвительно, - но во времена, которых ты еще не помнишь, когда он лишь увидел их, он отшатнулся в ужасе. Но Дети Искажения, если хочешь называть их так – пришли в мир. И имеют такое же право быть, как и другие Воплощенные, – непререкаемо. – И в них была часть и моей Песни – в той мере, в какой я поддержал Тему Мэлэ Койрэ. Посему – Властелин отшатнулся, но я – нет. И то, что вы видите сейчас – порождения сути излома, войны, ненависти, и – моих рук дело. Я создавал из них – воинов. Мне нужна была армия тех, кто сможет быть преградой на вашем пути. Я не смог создать в них – защитников. Но я создал – народ, в котором каждый мужчина – воин и ничто иное. Иначе и быть бы не могло… - вздохнул – или показалось? – Впрочем, я долго наблюдал за ними. И пришел к выводу, что они далеко не во всем отличаются от вас.

-   И в чем же наша похожесть? – с интересом спросил Финрод. Глаза его разгорались азартным огнем.

-   Например, я все-таки не понял, способны ли они любить, – разговор снова таил в себе неожиданности. – Пожалуй, чтобы это понять, надо быть одним из них. Но они, как и вы, берут себе только одного спутника. Овдовевшая орчанка не пустит к себе на ложе другого. Орк, похоронивший жену, не прикоснется к другой.

-   А те, кто насилуют женщин в разоренных деревнях, очевидно, не женаты? – не удержался от иронии Финрод

-   Очень просто: такие очевидцы лгут. Накручивают ужасов, – усмешка, жестокая и ироничная, уже такая привычная. – От брака Элдар с Эдайн способны родиться дети. Я даже знал нескольких полуэльфов. Почему же, если все так плохо, мир не видел ни одного полуорка? И даже не знает ни одной легенды о таковых? Дети от такого союза – не невозможны.

Молчание. Насмешливое, осторожное. Все, что было связано… было ли?.. может разрушиться. Порваться. От любого неосторожного слова.

Ты не фанатик, Финдарато. Иначе уже – либо сломался бы, либо расспрашивал бы меня обо всем возможном, стремясь только к одному – знать. Ты книжник и этим все сказано… тем лучше для тебя.

-   Орчанки, кстати, очень неплохие целительницы. Они чувствуют плоть мира, твердь, силу камней и трав. И считают, что цель женщины – рождать. Рождать воинов - они не мыслят мира без войны, но тем не менее…

Случайность мыслей.

Бросить в мир, в душу этого Нолдо. Зачем… исход все равно один.

Ради момента, в котором возможен разговор, а не допрос.

Финрод поднялся, задумчиво и неторопливо прошелся по комнате, как любил ходить обычно, запоминая что-либо, или размышляя – порой вслух…

Самое обидное, что не расскажешь никому о том, что говорилось здесь. Жадный до знаний книжник, ты ведь даже записать это все не сможешь! Помнишь, сколько раз торопился ты перенести на бумагу услышанное, боясь не успеть, забыть что-то неуловимое, но важное – интонации, обрывки слов и выражений, взгляд исподлобья… Кому, как, когда сможешь ты рассказать то, о чем услышал здесь?

Владыке Судеб разве что…

Знаешь, я ведь даже благодарен тебе, Гортхаур. Эта беседа действительно  стоит многого.

Если только ты вправду открылся мне по своей воле.

Ни чернил, ни бумаги…

А Жестокий словно читал его мысли, печали, надежды:

-   Я надеюсь, - от насмешки к непреклонной холодности, - что наш разговор останется между нами. То, что ты знаешь – не для всех. И не для истории. Это знание – из тех, что рождают действие, а любое действие здесь обречено встретить ответный удар. Достаточно того, что уже плетется. Того, что будет и без вмешательства «мудрых». Ты, конечно, волен пересказать все, что слышал от меня, своим друзьям, Артафиндэ, но всем им предстоит еще – встретиться со мною. И если я увижу печать этого знания хотя бы на одном челе – а этого от меня вы скрыть не сможете, – эта голова слетит с плеч, и смерть будет на тебе. Я предупреждаю. Это не уйдет в мир, Артафиндэ. Любой ценой. Посему я надеюсь на твое благоразумие, книжник.

Проклятье… что же мне делать с тобою, Финдарато. Воистину. Ты знаешь уже слишком много. Я разговорился с тобою, враг мой, брат мой, как разговаривают – с другом.

Я был неосторожен. И в этом моя вина. Но относительно положения дел – это ничего не меняет. Будем надеяться, что ты серьезно отнесся к моему предупреждению, летописец.

Впрочем, на всякий случай – из Элдар его отряда никто не уйдет живым. Вы же готовы с друзьями делить и плащ, и хлеб, и мысли. Вы не умеете таиться. Даже если это знание способно разрушить. Душу ли, мир ли…

-   Ты выбрал, Артафиндэ. И я более не стану тебя задерживать. – с внезапной злой иронией. -  Может быть, мы еще встретимся. Но не в ближайшие дни. Ты сам не пожелал остаться моим гостем.

Невыносимо гулкий удар маленького бронзового колокола в его руке. Орки на пороге, стража всегда на месте. Бдят.

-   Сковать и увести. За жизнь отвечаете головой. – скоро эти слова станут привычными. Если можно привыкнуть к неволе, к положению привилегированного пленника.

Прощай, Артафиндэ. Я уже знаю это…

Прощай?.. Посмотрим.

Эпилог

Саурон.

… Каким же холодным становится небо весенними ночами.

Кажется, мне стоило бы уже сейчас поднять поминальную чашу за Артафиндэ. Потому что он становится опасен. Милостью моей внезапной разговорчивости он знает слишком многое. Из половины того, что я ему наговорил, я бы сделал все нужные выводы. Впрочем, если он не разобрался со своим Смертным, ослепленный доверчивостью, может быть, он не поймет и тут ничего, ослепленный недоверием. Все, к лучшему… Но я сомневаюсь, что он станет союзником мне в помыслах и чаяниях моих. Скорее, наоборот. Скорее, совсем наоборот.

Сердце мое из стали и огня, оно меряет время иначе, чем птичьи сердца воплощенных. И я знаю, что этот светлый Элда умрет – не успею я отсчитать срок долгой моей ночи. Знаю – и могу, пожалуй, помешать этому. Но ему осталась ночь… а я знаю, что мне остались вечности, вечность вечностей, даже по моему счету. Век мой бесконечен. Век мой, полет моей души под холодным весенним небом. Огненная игра в листопад. Искры от костра, летящие мне в лицо – души ваши, элдар и эдайн, встающие против меня. Они даже не опалят меня. А я стою над вами, над миром – черным силуэтом, чьи крыла закрыли солнечный свет и синь небосвода… и вы боитесь меня. Моя же сила в том, что мне некого бояться.

Вы проклинаете меня, проклинаете себя за забывчивость, доверчивость, страх и прочее, прочее… и это ваша слабость. Слова – это оковы, это цепи, которые вы влачите за собой. А все растает в ночном небе дымом минувших пожарищ, если пожелать. Но я не буду вас этому учить.

Холодное весеннее небо… и я вижу в нем свое отражение. Время истекло… время – и стекло, сквозь которое я смотрю на мир, намеренно отдаляясь от бесконечного движения, которым беспрерывно полнится Арда. Кажется, я устал. Хотя, нет… не посмею. Если сейчас я позволю себе поверить в это, что ж я буду делать через тысячи лет?

И я вижу в весеннем небе сплетенные нити. Сплетенные и расплетенные. Нити, которые я могу оборвать одним прикосновением руки. Оборвать, сжечь, уничтожить… представить себе, что будет, если я сделаю это. Провидеть, видеть, как сложившийся уже узор – тает, умирает, корчится, меняя контуры силуэтов. И все изменилось. И пути отныне иные, я смотрю сквозь мглу, я провижу, куда они ведут, чьи руки соединяют, чьи разлучают.

Неизменно одно лишь: я везде, при любых вариантах, любых изменениях – иду, куда шел. Да, то, что предпето мною, когда я поддержал Мэлэ Койрэ, меня уже не отпустит. Никак и никогда. В особенности, если я сам желаю изменить… Я – везде и всегда – во главе войск, на черном троне. И нигде – один во тьме и покое. Наедине лишь с пламенем и звездами. И никого больше, никого из тех, кто ждет от меня – знаний, приказов, хоть бы просто взгляда… эта нить сплетена давно, и нет мне от нее свободы. Тот, кто был сильнее меня, сплел для меня эту нить, видимо, предчувствуя грядущее в момент творения. Предчувствуя, придавая теням облик и плоть… сковал меня. И мне остается быть верным ему и нити этой, потому что пока мир прочен, в нем есть мой голос, след руки моей. И я не могу… я не могу. Не надо красивых слов об ученичестве, Властелин мой. Я – твой слуга, пусть и первый среди слуг твоих, но все же слуга, я твой узник, пусть и наиболее свободный из твоих узников, но все же узник… мои руки связаны тем, что предпето. Как им же связаны руки – Феанариони и тех, кто придет за ними. Тех, кто пожелает стать противодействием. Посему Валар мудры, отказываясь второй раз вступать в битву с тобою, Властелин. Проводив Нолдор сюда, они поняли всю глубину своей ошибки.

Посему я останусь тебе верен. Верен своим оковам. И своим намерениям. Посему я не нарушу ни одной нити из тех, что ныне незримо сплетаются в мире. Потому что ныне я вижу звездную нить Освобождения. Наши враги, Властелин мой, поймут это слово иначе, чем я, но мы с тобой понимаем его, Властелин мой. И ты поймешь, почему я поступил так, а не иначе. Я говорил тебе тысячи раз, что… и ты смеялся мне в лицо. Теперь ты не можешь ожидать того, что я отступлюсь от своих путей и замыслов. Тем более, пока я не слышу твоих приказов. Я несвободен от судьбы своей, предпетой тобою, но я свободен от той воли твоей, которая суть больше, чем приказ Властелина – Слуге.

И Смерть обступает меня… я даже знаю, что эта нить сплетена из нескольких судеб, падающих в небо, но мне сейчас безразлично это, ибо это то, что должно быть искупленьем… выкупом.

Может быть, я даже позволю последней искре упасть в эту же темноту. А может быть и нет… это уже не то, что изменит что-то.

До чего же холодным кажется весеннее небо…

… и гаснет последняя свеча во мраке.

Гаснет…

Гаснет?!

Я же не вынес еще своего приговора…

Перестук каблуков по ступеням, черным вихрем сорваться, едва касаясь стен – вниз, вниз, вглубь подземелий, по коридорам, не обращая внимания на то, с каким ужасом орки поспешно расступаются, освобождая путь Владыке. Найти нужную дверь – безошибочно почувствовав, толкнуть ее и войти, несмотря на то, что она была заперта. Да… изуродованные мучительной смертью два тела, неважно, неважно… волк с перегрызенной глоткой, окровавленный нож рядом… волк еще жив, но тьма бы с ним, не жилец… да и не в нем дело. А в том, другом, что ныне уже мертв. Неостывшее еще тело, в которое можно вернуть душу, если пожелать, покоящаяся на коленях почти беспамятного Смертного голова, окровавленное лицо, мокрые от крови одежды… Свершилось. Поздно. И теперь не отвратить всего остального, хвала судьбе. 

Остановиться, стиснув рукою лоб, прислониться к холодной стене, попрощаться – взглядом. Ты уходишь туда, где невозможно действовать, где любой бессилен изменить что-то, происходящее здесь. А мы идем дальше. И все остальное будет потом… но оно будет и оно будет сотворено нашими руками.

Прощай, Артафиндэ… Враг мой, брат мой – прощай. Я знал это.

Саурон не видел, скорее, почувствовал, как рвется тонкая серебряная цепочка на шее Финрода. И это тоже не имело значения. Уже…

А Смертный – тоже почувствовал. И – вскинул голову, вдохнул судорожно глоток воздуха, мутным взглядом посмотрел прямо в глаза Черному Майя – чтобы сразу же поперхнуться кровью и отвести взор:

-   Что тебе надо здесь, Враг?!.

-   Ничего. – развернуться, только плащ взметнется опаленным крылом. Свершилось… можно идти. И дверь темницы сама собою закроется на засов за его спиной.

Да, теперь действительно – все свершилось уже. Нить доплетена… и следующая вступает в свои права. Ничего ему здесь уже не надо.

Мир живет по законам своим. И он, его Страж, ничем не нарушит логики этого закона…

И замок, казалось, отзывался ему – плачем по погибшему бывшему господину, когда Саурон поднимался по лестнице – медленно, никуда уже не торопясь. Что же. События отпущены на волю… и теперь останется только смотреть, как все происходит подобно тому, как разматывается цепь, как расплетаются тугие косы девы. Узор тает, меняется, умирает, корчится, рождая новый, но все равно, есть та предпетая нить, которую не порвет ничего. Его собственная судьба.

Черный Майя медленно поднимался по витой лестнице в собственные покои. Касаясь ладонями стен. Поющих стен.

Эту песнь слышал только он во всем Тол-ин-Гаурхот. И хвала Тьме. Это не то, что он хотел делить с кем бы то ни было.

Январь-март 2003