Короли поневоле

Маэдрос

Мэл Морнэ

Последняя война

Это рассказ не совсем о моем лорде. Хотя написан именно из-за него.

Мое имя Инголдо. У эльдар редко повторяются имена, но родители очень хотели назвать меня так, и решили, что ничего страшного, если немного нарушат традицию. К тому же это материнское имя, а отцовское, по которому все меня зовут, — Ангендил, друг железа. А еще меня часто зовут Охотником, говорят, я похож на средних Феанарионов. Я и хотел быть похожим на них, и не только в этом. Я родился через два месяца после Исхода, и с детства немало слышал о нем. Мои родители не пошли с Феанаро только из-за меня. Мама ждала меня, а отец не захотел ее покидать.

Мне дали имя Инголдо в честь двоих, что ушли на восток. Правда, потом Арафинвэ вернулся, мои родители так до конца и не приняли это возвращение. Они ради ребенка остались, он же не пошел и ради детей... Впрочем, это не мешало им быть верными подданными Арафинвэ. А по вечерам мне рассказывали, что там, в Эндорэ, сражается с Морготом и его прислужниками другой Инголдо.

А потом этот Инголдо пришел. Он пробежал по улицам Тириона к отцовскому дому, влетел по ступеням. Мать и отец встретили его там. К их ликующим крикам присоединился и голос Амариэ, их соседки-ваниэ. Похоже, она с Финарато были друзьями или что-то вроде того.

Потом почти весь город собрался у дворца Арафинвэ. Из Чертогов приходили и раньше, это были тэлери, и неведомые ранее синдар и авари. Но из нолдор-изгнанников первым пришел он, Инголдо.

Толпа сдержанно шумела. Всем хотелось расспросить Возвратившегося, но все понимали, что он наверняка устал, что ему хочется спокойно поговорить с родителями и с той же Амариэ, и так далее. Поэтому вопросы задавали прямо тут же, непонятно кому:

— Как там Белерианд? — это синдо. — И мой правитель Тинголло?

— Кто убил его? Враг? — кто-то из авари.

— Если он вернулся, может, и другие Проклятые могут вернуться? — это нолдо.

— Видел ли он в Чертогах моего мужа?

— И моего брата?

— И моего сына?

Слыша эти вопросы, радостно щебечущие ваниар примолкли. А на балкон вышел Инголдо Финарато.

— Он ничуть не изменился, прошептал кто-то. — Такой же златоволосый и прекрасный.

— Нет, — возразили ему. — Он другой. Волосы его по-прежнему золоты, а глаза и раньше были грустными. Может, в нем все и осталось прежним. Но он — другой.

— Приветствую, народ Тириона! — крикнул Инголдо.

— Приветствуем!

— Добро пожаловать домой!

— Айа Финарато!

— Айа Финрод Фелагунд!

Услышав имя, которым его называли в Белерианде, Финарато вгляделся в толпу, высмотрел того, кто назвал его Фелагундом, это был синдо, кивнул ему. Видимо, они были знакомы.

— Наверно, вы хотите услышать о нолдор...

И он начал рассказывать. Он не знал, что нам уже известно от синдар и авари, поэтому начал почти с самого начала, с того момента, как ушел его отец. Он говорил о предательстве в Лосгаре и о Хелкараксэ, рассказал о смерти Феанаро и пленении Майтимо, о коронации Нолофинвэ как верховного государя и о том, как жили эльдар в Белерианде, от войны до войны, строя крепости и пытаясь найти красоту в том мире, и, найдя, уберечь ее от Тьмы. Он говорил об атани, Младших, детях Третьей Песни, о четырех великих битвах и о горестных потерях, и еще о многом. В конце он сказал, что может ответить на вопросы любого.

— Если можно, завтра, — добавил он и улыбнулся устало.

Все согласились, что Финарато нужно отдохнуть (он и так говорил с нами много часов подряд), и разошлись. Я задержался. Я стоял под балконом и думал, как же мне хочется сказать этому златоволосому лорду, что я тоже — Иноглдо! Что я хотел бы, как и он, делить судьбу Белерианда  и сражаться за него!

Надо мной Арафинвэ тихо сказал сыну:

— Ты уверен, что надо было рассказывать им все это?

— Да.

— Многих взбудоражила твоя речь. Не стоило ли посоветоваться с Валар, что говорить, а что нет?

— Неужели Валар посоветовали бы мне скрывать правду?

Арафинвэ помолчал. Потом сказал:

— Среди тех, кто слушал тебя, была Нерданэль. И еще многие, чьи дети ушли...

"И я в их числе", — услышалось мне. Да, наверно, Арафинвэ тоже тяжело было слушать рассказ своего сына о горестях нолдор. И своих детей.

— Их дети... Мы, — поправился Финарато. — Сами избрали свою судьбу. И поздно жалеть об этом.

— Ты пошел бы в Эндорэ, если бы знал, что тебя там ждет?

— Да, — ответил Финарато, не задумываясь.

Я ждал завтрашнего дня, когда смогу прийти к Финарато, и думал, о чем же я его спрошу. Вопросов у меня была уйма, но задать я хотел только один, и какой же из них был важнее? Ночь я провел без сна, утром, забежав ненадолго в кузницу, поспешил к дому Арафинвэ. Там уже собирались эльдар, я ждал своей очереди, и все думал. А потом понял, какой вопрос самый важный, и понял также, что задавать-то его надо не Финарато. Я выбежал из очереди и направился к Кругу Судеб. Я немного робел, мне еще никогда не приходилось разговаривать с Валар... Но я не позволил себе передумать. Я вбежал по ступеням, предстал перед Владыками и выпалил свой вопрос:

— Можно я поеду в Эндорэ?

Спросил — и впервые поднял на них глаза. Их было трое, Манвэ, Варда и Намо, и еще Эонвэ, майа. Манвэ смотрел удивленно, Варда — расстроено. Намо — спокойно.

— Ты думаешь, это нужно? — спросила Варда.

— Я хочу помочь своим братьям там, в Белерианде!

— Неужели мало тех, кто покинул Аман и не вернулся? — Манвэ встал. — Я не вижу в тебе зла, но многие из тех, кто пошел за Феанаро, не были злы. Неужели ты хочешь разделить их погибель?

— Вы не пускаете меня?

— А на чем ты собираешься пересечь Море? — спросил Эонвэ. — Будешь строить корабль или предпочтешь одолжить его у тэлери?

— Уверен ли ты, что там, в Белерианде, ты не станешь жестоким? Не привыкнешь убивать?

— Вы не пускаете меня?

— Ты думаешь, что можешь перевернуть мир, мальчик, что твой меч и твое сердце что-то изменят. Ты мал по сравнению с миром, и вряд ли сможешь помочь, — сказал Эонвэ.

— Мы не хотим больше терять никого. Останься, — попросила Варда.

— Я, возможно, допустил ошибку, отпустив Феанаро в первый раз, — произнес Манвэ — Я не хочу ее повторить.

— Вы не пускаете меня!

Я был очень обижен, особенно словами Эонвэ. Повернувшись, я хотел выбежать из Кольца Судьбы, и тут услышал за спиной:

— Погоди.

Это был голос Намо. Я обернулся, владыка Мандоса не спеша проговорил:

— Погоди. Час твоей битвы еще настанет.

Я принял эти слова, как обещание. Ну да, сейчас меня не пустили в Белерианд, подумав, я решил, что они даже правы (все, кроме Эонвэ, я не мальчик!), я же не умел еще сражаться, и оружия у меня не было. Я поспешил в кузницу. Проходя мимо дома Финарато, я увидел, как оттуда выходит эльда, судя по виду, из ваниар.

— Что ты спрашивал у него? — тут же окликнули его в очереди. Те, кто ждал встречи с Финарато, всегда задавали такой вопрос, чтобы не утомлять Вернувшегося повторяющимися вопросами. К тому же так можно было узнать много интересного. Я замедлил шаг.

— Я спросил его, как это — умирать.

Все притихли. Мне захотелось ударить этого эльда. Как можно спрашивать про подобное? А он стоял с таким гордым видом, словно не понимал.

— По-моему, ты глупец, — услышал я собственный голос. Ко мне обернулись. — Финарато сражался и страдал, а ты не знаешь большей боли, чем порезанный палец. И ты смел тревожить его таким вопросом!

— Я задал его не напрасно.

— Да? И чем же ты объяснишь свою дерзость?

— Уж не глупостью, — эльда медленно спустился с лестницы и подошел ко мне. — Ты Ангендил Охотник, да? Мне надо с тобой поговорить.

Очень мне нужно было с ним разговаривать! Но Алкархэн, как он представился, при всей его внешней мягкости, всегда умел добиваться своего. Я не успел оглянуться, а мы уже шли с ним рядом, и он приноравливался под мой быстрый шаг.

Сначала он молчал, давая моему гневу схлынуть. Потом сказал тихо и твердо:

— Мне нужно было знать.

Он явно ждал вопроса «зачем». Я не спрашивал.

— Однажды я тоже могу умереть. Я хочу знать, как это, чтобы не бояться.

— С чего это тебе умирать?

— Я хочу поехать в Эндорэ.

Я очень удивился, услышав это от него. Он был полной моей противоположностью, этот мальчик из народа ваниар, и он хотел того же! Я сказал ему, что меня не пустили. Рассказал о разговоре с Валар и Эонвэ, прибавив в конце с довольным видом:

— Но Намо сказал, чтобы я подождал. Наверняка как-нибудь я все же попаду в Эндорэ, и Намо это ведомо.

— Раз Намо сказал, значит, так и будет, — кивнул Алкархэн. — Но ты же не отправишься туда один.

— Ну уж не с тобой!

— А почему нет?

— У тебя даже оружия нет!

— А у тебя есть?

— Конечно. Лук и стрелы, как у всякого охотника. И еще — метательные ножи. И еще…

Я немного запнулся. Открыть свой секрет первому встречному? Но Алкархэн тоже ведь хочет отправиться в Эндорэ, он, наверно, поймет…

— Идем!

Я проводил его в свою мастерскую и достал из тайника почти доделанный меч.

Я прятал его, потому что в детстве наслышался мнений о том, что, мол, если бы нолдор не сделали себе мечи, ничего бы не случилось. Мол, Феанаро не поссорился бы с Нолофинвэ, и не отправился бы в изгнание, и Финвэ бы не погиб, а Сильмариллы не были бы похищены… По-моему, эти мнения были ошибочны, Феанаро мог приставить к груди брата и не меч, а нож или стрелу, ничего бы не изменилось. Однако я не хотел, чтобы меня считали жестоким или буйным, и меч делал втайне. А теперь вот показал Алкархэну.

Он подержал его, ловя клинком свет Анора. Держал он меч не за рукоять, я за лезвие (я его, правда, еще не точил), и вид у него был очень мирный.

— Ладно, давай, а то еще порежешься.

— Я должен научиться этим драться.

Очень не шло ему слово «драться». С таким лицом, как у него, только петь песни да беречь руки для арфы. В крайнем случае, выращивать цветы. Но не «драться». Я чуть усмехнулся.

— А ты умеешь?

Своим вопросом он задел мое больное место. Обращаться с мечом я не умел. Пока не умел.

— Давай тренироваться каждый день на каких-нибудь палках, — предложил Алкархэн. — А, когда немного научимся, попросим помощи у кого-нибудь из синдар.

То же самое приходило в голову и мне, только раньше у меня не было товарища для тренировок. Мне показалось, что Алкархэн изложил свои элементарный план с видом превосходства.

— А почему не у самого Финарато? — спросил я, желая его осадить.

— Нет, я у него больше ничего спрашивать не буду, — серьезно сказал Алкархэн.

Мне хотелось спросить, что же ответил ему Финарато о смерти, но мне не позволила гордость.

Мы начали тренироваться. Через несколько дней мы с Алкархэном неплохо отбивали удары друг друга, и произошло нечто куда более важное. Мы стали настоящими друзьями.

До сих пор не понимаю, почему. Мы были совершенно разные, даже внешне. Он — весь такой утонченный, волосы светлые, заплетены очень тщательно, пальцы такие тонкие, что почти прозрачны, лицо прекрасно (он был красивее многих. Честно говоря, не припомню, чтобы видел кого-либо красивее), глаза — большие, блестящие. Я — типичный нолдо, черноволосый, не слишком следящий за прической, кожа на лице и руках потемнела от Анора, руки огрубели от тетивы, меча и работы в кузнице (а на руках Алкархэна это никогда не сказывалось), глаза — пронзительные, у меня еще привычка смотреть с прищуром. Он любил прежде цветы и музыку, я всегда был охотником. Он много молчал, я любил петь. Он был серьезнее и сдержаннее, я легко смеялся и легко гневался. Я про себя сравнивал нас с Манвэ и Тулкасом. Да, я еще забыл сказать, что я был гораздо старше, на несколько сотен лет. Но часто Алкархэн вел себя как более старший и опытный.

Нас роднила мысль об Эндорэ, хотя, по-моему, дело было не только в этом.

Нам удалось найти учителя среди синдар, недавно пришедших из Чертогов. Они жили на одной из улиц Альквалондэ, держась поближе к родичам. Нолдор они недолюбливали, в их королевстве, говорят, нолдор были не в чести, поэтом переговоры вел Алкархэн. Как всегда, он добился своего, и у нас появился учитель, его звали Арад, по-нашему Аурэон. Сначала Алкархэн делал большие успехи, чем я, потому что больше слушал учителя, а я норовил и на самом раннем этапе переиначивать новую для меня науку и выдумывать приемы. Наконец (не без убеждений Алкархэна) я стал повнимательнее, и с этого мое обучение пошло в гору. Я стал искуснее друга, и очень этим гордился. А наш учитель был все же нами недоволен.

— Если вам придется по-настоящему сражаться, — сказал он мне. — Вы хоть держитесь вместе. Ты будешь рваться вперед, как ваш Феанор, отбросив щит и забыв о защите, такой уж ты, боюсь, все мои предупреждения вылетят из твоей головы в горячке боя. Вы с Алкархэном должны прикрывать друг друга.

— А он почему нуждается во мне? По-моему, он фехтует очень даже хорошо.

— Да, неплохо. Но он может бросить меч после первого же удара или вообще отказаться сражаться, — ответил мне учитель.

Алкархэн не был трусом. Но, наверно, такое было вполне возможно.

Шли годы. Я выковал нам мечи, мы фехтовали все лучше (я по-прежнему превосходил Алкархэна), мы жадно расспрашивали каждого, кто выходил из Чертогов, о новостях Эндорэ. Правда, «новостями» это можно было назвать с натяжкой, потому что из Чертогов не выходят сразу. Когда нам говорили, что в Эндорэ сейчас относительный мир, мы понимали, что мир был, когда погиб тот, кто нам о нем рассказывает, а сейчас, возможно, в Эндорэ битва, а когда нам говорили: «Я погиб в крупном сражении», мы также не знали, чьей победой оно закончилось. Не только нас, естественно, это волновало. Многие из тех, кто жили теперь в Амане, родились в Эндорэ и любили эту далекую землю больше, у многих там оставались родственники и друзья… Оставались ли? Или были здесь же, за горной стеной Мандоса?..

Так мы жили. А потом пришли Эарендил и Эльвинг.

Мы увидели сначала Эльвинг. В тот день мы ишли, как обычно, к учителю в Альквалондэ, и вдруг мы увидели, что к городу идет дева. Она смотрела на город удивленными и восхищенными глазами, я подумал было, что она из мориквенди, и впервые видит блеск Амана. Она окликнула нас:

— Что это за город?

— Альквалондэ, — ответил я.

— А кто живет в нем?

— Тэлери. Ты кого-то ищешь, госпожа? — спросил Алкархэн.

— Да. Я ищу… квенди, наверно. Я Эльвинг, дочь Диора из Дориата. Это в Эндорэ, — пояснила она.

Что началось… События того дня, а также нескольких последующих, слились для меня в один яркий гобелен. Вот Алкархэн провожает дивную гостью в Альквалондэ, а я бегу впереди, крича во весь голос, что прибыла эльфинитка (я уже знал, кто такой Диор) из Эндорэ, вот мы, тэлери, и среди них мы двое, обступаем ее, кто-то из нас приветлив и учтив, как Алкархэн, а кто-то просто места себе не находит от величия этого события, как я, наконец я срываюсь с места и бегу в Тирион. Уже почти в городе мне встретился путник, показавшийся мне блистательным, как звезда.

— Ты Эарендил? — крикнул я ему, потому что Эльвинг уже сказала нам, что прибыла в Аман не одна.

— Да.

— Твоя жена в Альквалондэ, — сказал я, и побежал было дальше, но подумал, что путник будет долго искать город. Я заколебался, Алкархэн на моем месте обязательно проводил бы Эарендила, но мне так хотелось сообщить всем новость... Потом я сообразил, что в Тирионе наверняка все все уже знают, и потому довел Морехода до Альквалондэ.

Потом были их рассказы, они говорили долго, подробно описывая бедствия людей и эльдар в Эндорэ. Кто-то плакал, жалея их, а другие проверяли луки и точили ножи. Те, кто умел делать оружие, принялись изготавливать мечи.

Хотя нет, это было все же немного потом… Думаю, не будь даже воли Валар на этот поход, кто-то бы да пошел, но воля Валар на это была. Поэтому идти решили очень многие. И ваниар, и нолдор.

Помню утро, я проснулся очень рано и побежал в кузницу. Отец был уже там, он ковал меч. Целая груда мечей высилась уже в углу, он каждый день изготавливал десятки клинков, и все разбирались, едва были готовы. Я молча начал помогать ему, от предвкушения битвы и приключений меня слегка лихорадило. Я на месте устоять не мог, мне казалось, отец должен быть так же возбужден. Но он двигался неторопливо, и работал размеренно.

— Ты рад, что мы идем в Эндорэ? — спросил я.

— Рад? — переспросил он. — Нет.

— Нет?!

— Я пошел бы тогда со своим народом, пошел бы только из-за пламенных речей Феанаро. Знаешь, это было так… Так необыкновенно, черное небо, багряные факелы, и его черная печаль в глазах, и огненный голос. Он так говорил, мне не повторить его слов… Я понял, что, если никто не поддержит его, он пойдет один. Через Море, через лед, через огонь, все равно. А когда он дал Клятву, у него и пути назад не осталось. Его сыновья повторили ее, я уже тогда видел в этом безумие, но иначе они поступить не могли бы. И еще многие понимали, что затея наша безнадежна, а месть неисполнима, но понимали также, что, останься они, и всю жизнь — всю вечную жизнь! — они будут видеть все то же, черное небо и факел в руках Феанаро. Всю жизнь… Нет, это там, в Эндорэ — жизнь, подумал я. Потому что какая это жизнь, если она не полнится чем-то. Одни мои друзья видели смысл жизни в искусстве и создавали камни. Другие — в детях, и воспитывали их. Но камни молчали, а дети вырастали, и что у них оставалось? Я же подумал, что моя жизнь будет борьбой. Знаешь, когда все небо черно, и в нем только маленький факел, он кажется просто ничтожным. Но он все же разгоняет темноту. А если факелов много, то кажется, будто они поджигают небо…

Отец перевел дух.

— Наверно, я плохо объясняю. Я кузнец, а не поэт. Но я остался здесь, с твоей матерью, только потому, что знал: если бы это зависело от нее, она бы пошла за мной в Эндорэ. Многие мужья покинули жен, чтобы идти за Феанаро. Они говорили, что пойдут, а жены их начинали сомневаться. Таких оставляли без сожаления. А твоя мать готова была идти, но это могло стоить жизни тебе. И мы решили, что останемся.

— Прости, что из-за меня…

— Нет, я не жалею. Не совсем жалею… После того, что я слышал об Эндорэ, я стремлюсь туда всей душой. Но я не радуюсь этому.

Я так и не понял его до конца. Мы проработали до полудня, потом я начал понемногу изводиться, почему Алкархэн не идет, мы уже полдня не виделись! Отец сказал, что в таком настроении я испорчу материал, и буквально выставил меня из кузни. Я побежал к другу.

Его отец тоже собирался в поход. Он мерил кольчугу, она странно на нем смотрелась, на моей маме и то лучше. Он крутился перед зеркалом, очень похожий на своего сына, только пальцы у него были еще тоньше и прозрачнее, отец Алкархэна был лютнистом. Одним из лучших в Тирионе.

— Сын в саду, — сказал он, когда мы обменялись приветствиями. Я прошел в сад.

Сад у них был очень большой, и возился с ним в основном Алкархэн. Сейчас он ходил от клумбы к клумбе и объяснял матери, как ухаживать за его цветами. Одновременно он гладил их, словно прощался с каждым.

— А вот этот надо через год подрезать вот здесь, у самой верхушки, — услышал я его мелодичный голос.

Какой год? Он что, думает, мы год будем воевать?

Или допускает мысль, что его могут убить?

Я досадливо поморщился, лезет же всякая чепуха в голову. И позвал Алкархэна на тренировку, это куда важнее, чем его цветы.

  Через день мы выступили в поход.

Мы должны были плыть на разных кораблях, ведь мы из разных народов, но плыли, естественно, на одном. Паруса, наполненные попутным ветром (в союзниках у нас был сам Сулимо!) быстро несли нас в край, где столько лет уже сражались и гибли наши сородичи. Мы плыли с нолдор, на носу стоял сам государь Арафинвэ, и в глазах его была вечная тоска. Земля, которая уже виднелась на горизонте, была полита кровью его детей. И только одна была сейчас жива, да еще первенец вернулся из Чертогов.

— Мы поможем им, — сказал я. — Мы будем сражаться против Врага.

Он обернулся, смерил меня взглядом. Я был в доспехе и полном вооружении. Государь кивнул, но ничего не сказал. Он, как и мой отец, был не рад тому, что мы едем воевать.

Сама война для меня тоже — череда картин. Сначала — небо, прямо как говорил отец, черное, словно в ночь Клятвы. Раздается звук рогов, я сам трублю в рог, и отец, и Алкархэн, и Арафинвэ. Темнота раскалывается, опадает черными хлопьями… На нас налетают стаи летучих мышей, но убиваем мы совсем немного: они пугаются нас и отлетают прочь. Мы, нолдор, спрыгиваем с кораблей, мечи уже наготове… Неторопливо и слаженно спускаются с кораблей ваниар, аккуратно расправляя белые стяги. Их подхватывает ветер, ветер несет запах моря, крови и гари, но я дышу им полной грудью. Это — жизнь! Жизнь, которую я выбираю себе! Тэлери смотрят на нас с бортов, не поймешь, то ли завидуют, то ли жалеют. Но ни один не сходит на берег. Сколько можно помнить старые обиды?

Как сверкают наши доспехи! И наши мечи!

Следующая картина — бой. Я и не знал, что на свете есть такие… Такие страшные существа. Они гибнут во множестве, но и среди нас есть потери. Это так странно! Нолдор, не покидавшие Валинора, ваниар, такие послушные и светлые — в грязи и крови. В одном бою я около часа нес ваниарское знамя, потому что рядом со мной убили знаменосца, не оставлять же его. А с Алкархэном мы в том бою расстались, и я все боялся… Тот знаменосец, которого буквально пополам перерубили, он так похож был на моего друга.

Но мы выжили. Когда я увидел его, то бросился к нему с криком, а он начал прорубаться ко мне. Мы достигли друг друга и стали спина к спине, а я подумал, что есть, оказывается, и такое счастье — посереди боя, над трупами своих и врагов, счастье оттого, что друг еще жив. Хотя бы в эту секунду.

А потом был еще бой, и еще… Мы видели атани. Они сражались на нашей стороне, но и на сторону Моргота перешла часть их. Сначала было трудно, увидишь человека и не знаешь, враг он или друг. Потом мы научились различать их по глазам.

Алкархэн хорошо сражался, я тоже.

Потом Моргот выпустил на нас драконов. Но их повергли Эарендил и орлы, и наша победа была полной. Я сам видел, как огромный дракон, истекая пламенем и кровью, упал на Тангородрим и разрушил его. Темное было повержено темным.

И все кончилось. Как мне показалось.

Мы сели с Алкархэном в его шатре. Я никак не мог поверить, что битва кончилась, и мне не надо больше ждать ударов, и можно наконец отпустить меч, у меня появилась привычка держаться за него. Алкархэн был бледен, у него наступила реакция на войну. Пока мы сражались, он был холоден и закрыт для любых тревог, которые могли помешать ему в бою. А теперь он переживал каждую смерть, которую принес. А я и толком утешить его не мог.

— Скоро мы вернемся, — сказал его отец. — И Аман все залечит.

Он тоже переживал. Они с сыном были похожи сейчас, как братья. Потом он вышел, а Алкархэн тихо сказал мне:

— Я больше не возьму в руки меч.

Я понял его… Он был красив, мой друг, и раньше мне казалось, что его танец с мечом — лучшее, что мне доводилось видеть. Но он теперь танцевал с мечом не просто так, и красота была осквернена смертью. Я подумал, что мне тоже стоит дать подобное обещание. Раньше мне казалось, что я могу всю жизнь посвятить войне. Раньше мой отец хотел, чтобы его жизнь была борьбой. Я только что видел его с матерью, они держались за руки, еще не веря в счастье того, что оба живы. И с губ моего отца сорвалось:

— Как хорошо, что мы не ушли тогда…

Да, моя мама была прекрасна в блистательных доспехах. Да, лицо моего отца светилось мужеством. Да, мой друг был красивым бойцом… Но я не хотел больше видеть в них воинов.

В шатер вошел эльда и позвал Алкархэна. Мы пошли вместе. Его отец стоял перед шатром, он говорил с Эонвэ. Я поклонился нашему военачальнику, а он словно не заметил меня.

— Алкархэн, я попросил твоего отца нести сегодня стражу, — сказал он. — Ты согласен идти в караул вместе с ним?

— Да.

С неслышным вздохом мой друг положил руку на эфес.

— Можно, я буду с ними? — спросил я. И удивился, услышав в ответ:

— Нет.

— Почему? — спросили мы втроем.

— Потому что я не хочу, чтобы среди стражников был хоть один нолдо, — ответил Эонвэ холодно.

Так моя кровь впервые разделила нас с Алкархэном. В первый, и в последний раз. Я обиделся на Эонвэ, и решил, что буду нести стражу снаружи. Алкархэн и его отец сторожили внутри шатра, Эонвэ не говорил, что, да как будто я сам не понимал! Там были еще ваниар, и ни одного нолдо. Я стоял за шатром, потом меня заметил там Эонвэ. Он строго отчитал меня. От возмущения я едва не крикнул ему в лицо, что он не имеет ни права, ни оснований  подозревать меня в чем-либо. Но я промолчал и отошел.

Ненавижу Эонвэ.

Из шатра доносилось пение лютни отца Алкархэна, я задремал (все же я очень устал за последние дни). Когда я проснулся, прошло не больше получаса. Была тишина. Наверно, все спали. Может, и Эонвэ, подумал я, и подошел к шатру. Окликнул. Мне никто не ответил. Я осмотрелся, только два эльда быстро шли меж шатров, а Эонвэ не было видно. Я позвал Алкархэна опять, и опять не получил ответа. Оставил часовых, называется, —  ворчливо подумал я. Нолдор не заснули бы на посту. Я заглянул в шатер.

И увидел тело моего друга.

Это я поднял тревогу. Это я кричал, бессвязно и страшно, обняв тело Алкархэна, озверев от ужаса и горя. Все другие часовые тоже были мертвы, а Сильмариллы, которые они сторожили, были похищены. Теперь я понял, кто были две тени, которые выскользнули из лагеря у меня на глазах. И я оставил тело друга, и бежал по их следам, а вместе со мной бежали еще многие, и летел крик:

— Феанариони украли Камни!

Они, эти проклятые Камни, были так важны для всех. Из-за них Феанаро дал свою Клятву. Из-за них нолдор пошли в эту жестокую землю. Из-за них погиб Финарато. Из-за них Эонвэ уже после войны назначил часовыми ваниар. Конечно, ваниар! Разве он мог положиться на нолдор? Разве не нолдор прокрались, как убийцы и воры, и… Они убили Алкархэна, тоже из-за Камней. Но не из-за Камней я убью их.

Следы разделились. Я, поколебавшись, побежал по одному из них, сожалея, что моя месть настигнет только одного из братьев.

Я намного опередил остальных, потому что привык читать следы, и мне легче было найти их на камне. Феанарион поднимался в горы, я бежал за ним изо всех сил. Меня окликали сзади, они хотели, чтобы я показал им дорогу, они кричали, что я не справлюсь один. Но я знал же, что справлюсь. и месть делить не хотел ни с кем.

До меня донесся запах горящей кожи. Я мгновенно понял, что это — еще раньше я слышал, что Сильмариллы обжигают любого, кто нечист сердцем. Я расхохотался, поняв, кого он жжет сейчас. И наконец различил впереди Феанариона.

— Стой! — крикнул я на бегу. 

Он не остановился. Как раз в тот момент путь ему пересекла расщелина, довольно широкая и длинная.

— Стой! — повторил я. — Повернись и сражайся, вор!

Но он разбежался и перепрыгнул расщелину. Я видел, как он перелетел пропасть, едва не сорвавшись. Он поймал равновесие и оглянулся на меня. Может, в других обстоятельствах я бы не прыгнул. Или не перепрыгнул бы. Но я не колебался ни мига, не разбегался специально, просто перемахнул расщелину. Уже в прыжке я увидел, что он невольно подался вперед, и вдруг сообразил, что, сорвись я, он попытался бы мне помочь. Почему-то это еще больше меня разозлило.

Он продолжил карабкаться по склону, это удавалось ему с трудом, гора была почти отвесной, а ему и цепляться-то было нечем. В единственной руке он держал Сильмарилл. В том месте, где Камень прикасался к его кисти, обмотанной плащом (это ничуть не помогало) светилась тлеющая ткань. Я быстро нагонял его, и все ждал, что он остановится. И вот он остановился.

Мы стояли на вершине горы. Здесь тоже была расщелина, только на дне этой краснела лава. Обойти препятствие было нельзя, перепрыгнуть невозможно. Путь назад был отрезан. Маэдрос взглянул мне в лицо.

— Вот я и настиг тебя, убийца, — сказал я и рассмеялся.

Он положил Камень на высокий валун. Протянул было руку к мечу и тут же ее отдернул — ладонь у него почернела от ожога. Маэдрос посмотрел мимо меня, на эльдар, карабкающихся по склонам.

— Ему некуда там идти! — крикнул кто-то из них. — Там лава.

Они начали огибать расщелину, это могло бы подарить Феанариону полчаса жизни. Если бы не я.

Я, впрочем, не спешил.

— Рад снова держать в руках свой Камень? — спросил я хрипло.

— Не рад, — ответил он, и мне вдруг вспомнилось отцовское не рад.

— Даже твой Сильмарилл отверг тебя. Даже твоя Клятва предала. Неужели ты думал, что не заслужил этого?

— Наверно, заслужил, — сказал Маэдрос. — Да, заслужил. Быть может, с самого начала, еще с Альквалондэ. Но я надеялся все же, что мои опасения напрасны, и Камень примет детей своего создателя. Хотя мне не нужен этот Сильмарилл.

— Не нужен? Ты убил моего друга и других ваниар ради того, что тебе не нужно?

— Прости, — он опустил голову. — Прости, жаль, что там был твой друг, и вообще так много эльдар. Я не хотел. Мы оба с братом не хотели, он даже отговаривал меня. Но мы уже не могли не выполнить Клятвы.

— Ты все врешь, — сказал я. Меня начал злить его спокойный тон.

— Мои братья и отец погибли, нас оставалось двое, и, не выполни мы Клятву, кто бы ее выполнил? А спасение всех зависит от нее.

— Ты думаешь, для вас еще возможно спасение? Для таких, как вы? Подлых убийц и жестоких интриганов?

— Я не спорю, что нужно что-то еще, помимо Камня. Милость Эру, раскаяние, время... Но это от меня уже не зависит. А зависит — этот Камень.

— Он же все равно у тебя не останется!

— Посмотрим.

— Что посмотрим? Здесь сейчас будут сотни эльдар! И они застанут тебя уже остывающим телом.

Я вынул меч и двинулся на него. Он же отступил, и снова взял в руку Камень. Я предпочел бы все же, чобы он оборонялся, но меч ему бы все равно уже не взять... Снова я почувствовал запах гари, но лицо Маэдроса не изменилось. Он был мужественным.

— Худой, волосы светлые, глаза очень большие, на щеке шрам, — быстро описал я Алкархэна. — Ты убил его?

Он запнулся на миг, потом ответил:

— Я.

Я понял, что он солгал. Значит, это его брат. И оттого, что он захотел, чтобы моя месть настигла его, а не Маглора, у меня вдруг пропала вся злость. Вся, без остатка. Наверно, он тоже убивал, но это перестало иметь для меня значение. Я не мог ненавидеть его, такого сдержанного и отчаянного.

Он прижимал Камень к груди, я увидел, что и туника его начинает тлеть.

— Ты можешь положить свой Сильмарилл, — сказал я тихо. — Я не попытаюсь его отнять. Я не причиню тебе вреда.

Кажется, он не поверил.

— Мое имя Инголдо, — сбивчиво объяснил я. — Я один из нолдо, я так хотел в Эндорэ, на войну... Ты отважно сражался с Морготом, я не слышал, чтобы ты в жизни совершил подлость. Может, Валар еще и простят тебя. И я прощаю. Слышишь? Положи свой Камень. Положи! Ты легкие себе прожжешь.

Он ничего не ответил. Посмотрел себе через плечо, он стоял уже на краю расщелины.

— Осторожнее!

Голоса других преследователей приближались. Эльдар несли факелы, словно в ночь Клятвы.

— Отвернись, — сказал Маэдрос. — Не смотри, Инголдо. Я боюсь, что иначе Клятву не защитают выполненной...

Я шагнул к нему, слезы текли у меня по щекам.

— Я уверен, твой друг скоро вернется из Мандоса. Он ведь был ваниа и ничего плохого не сделал. Передай ему, что я прошу у него прощения... Прощай, Инголдо. И не смотри.

Но я все равно смотрел... Он повернулся к пропасти, выражения лица его я так и не увидел, но не думаю, чтобы на нем был страх, безумие или гнев. Он прыгнул так, как прыгают в воду.

Когда подошли остальные, я плакал. Многие из тех, кто услышал мой рассказ, тоже заплакали. Сильмарилл сгинул вместе с Маэдросом, но что же с того? Старший Феанарион не принял ни жалости, ни пощады. Он исполнял свою Клятву, и как я молюсь, чтобы ее защитали исполненной! Большей цены, чем он, не платил ни один нолдо.

Мы спустились по склону, теперь я вел эльдар по следу Маглора. Мне не слишком этого хотелось, хотя я и знал теперь, что это он убил Алкархэна. Ради его брата я бы, пожалуй, пощадил Феанариона.

Он тоже был горд и отчаян, Маглор, хоть и иначе, чем его брат. Он стоял над обрывом и смотрел на Море. Словно не видел нас, приближавшихся к нему. Уже почти возле него наш отряд соединился с другим, в этом был и Эонвэ.

— Ты должен вернуть похищенное и ответить за убитых, — сказал он.

Маглор не обернулся. Эонвэ подошел к нему, я испугался, что и Маглор сейчас прыгнет, но он не пошевелился. Спокойно сказал:

— Сильмарилл я бросил в Море.

Эонвэ вздохнул. Кажется, он предвидел такой ответ.

— Твой брат погиб, — подал я голос.

Маглор кивнул, также не оборачиваясь.

— Мы не убивали его. Он сам прыгнул в огненную пропасть вместе с Камнем.

Феанарион поднял руки — они также были у него обожжены — и закрыл ими лицо.

— Что будем делать? — спросил кто-то. — Он убийца и вор...

Но даже в этом голосе прозвучало сомнение.

— Сильмариллы упокоились в небе, в огне и в морской глубине, — произнес Эонвэ, он был в тот момент похож на Манвэ. — Может, так и было суждено... У убитых остались здесь друзья или родственники?

Выяснилось, что только я.

— Ты будешь настаивать на мести?

По-моему, Эонвэ этого очень не хотелось. И мне тоже...

— Нет.

— Тогда оставьте его. Пусть он живет, как может.

И все ушли, один за другим, оглядываясь на тонкий силуэт над обрывом. Ни один из нас больше не мог ему помочь.

Я ушел последним. Мне показалось вдруг ,что это он, Алкархэн, стоит сейчас на месте Маглора, такой одинокий и печальный. Я медленно приблизился.

— Я немного умею целить, — предложил я, смущаясь. — Может, я помогу... С руками?

Маглор протянул было мне обожженные ладони, но передумал и опустил руки.

— Не надо. Перестанут болеть они — заболит сердце.

— А разве оно и так не болит?

— Когда есть другая боль, легче. Можно попробовать убедить себя, что чем-то платишь...

— За что? Твой брат тоже считал, что должен платить. Разве вы мало заплатили?

— Чужой кровью?

— Ну, ты — еще и кровью брата...

Я не то имел в виду. Как-то жестоко у меня получилось.

— Я имел в виду — что он расплатился за обоих.

Всходил Анор. Внизу гасли факелы, а в небе бледнела Звезда Надежды. Я стоял рядом с убийцей своего друга, но не чувствовал ни ненависти, ни отчаяния. Только печаль, что жгла мое сердце, как Маэдроса — Сильмарилл.

— Я думаю, твой друг скоро вернется, — сказал Маглор и пошел вниз по склону. — Передай ему, что я прошу у него прощения. И прости меня.

Он ушел. Я, задохнувшись от слез, даже не сказал: "Прощаю"...

Мы плывем к Аману, победоносное войско, но лица наши печальны. Мы не везем Сильмариллов, но что это по сравнению с тем, что на наших кораблях нет двух последних Феанарионов! Кто скажет Нерданэли, как погиб ее сын? Мы победили, но не смогли защитить его от смерти, а Маглора — от отчаяния. Пусть в этом нет нашей вины, пусть это только плоды того дерева, что было посажено в ночь Клятвы, в первую Ночь, это не меняет дела. И... и как я скажу матери Алкархэна, что ее отец и муж погибли?

Мы с ней каждый день будем ходить к горам Мандоса. Я поставлю там два шатра. Мы будем ждать, и они вернутся, они очень скоро вернутся.

Маэдрос теперь тоже в Мандосе, а вот Маглор ходит по берегу Моря и поет печальные песни. Сколько ждать им утешения в своей печали? Сколько будет лежать на них отпечаток злодеяний Моргота, из-за которого эльдар пали? И сочтется ли исполненной их клятва?

Что нужно для этого? Может, не только милость Эру и их раскаяние, может, не только два Камня, может, еще и то, чтобы здесь, в Круге жизни, кто-то помнил о них и желал всем сердцем им прощения и спасения? Я буду. И Алкархэн, я все ему расскажу, когда он вернется. Пусть он возвращается поскорее, мне так плохо без него. Пусть он возвращается, я все расскажу ему. Только сперва уткнусь в его плечо и разревусь...