Короли поневоле

Маэдрос

   Naralote

Окрылённый рассвет

В бессильной ярости сжав цепи коченеющими пальцами, Майтимо медленно опустился на холодный пол и долго смотрел на багровые отблески, высвечивающие каменные своды высоко над ним - словно кровь стекала по чёрному камню в этой мёртвой тишине.

Он помнил, словно в тумане, как нёсся вперёд верхом на коне, со знаменем в одной руке и обнажённым мечом в другой, помнил, как штормовой волной затопила его сознание ненависть и как несла она его за собой в грохот битвы. Их было мало, очень мало против сотен врагов, и Майтимо понимал, что его отряду никогда не победить их. Но он не думал тогда о том, что будет после, видя впереди лишь холодную тьму, ослепившую его своей чернотой. В этот миг он готов был сражаться хоть со всеми полчищами Тьмы, с орками и с Огненными Демонами, с самим Врагом ради одного: отомстить за отца. Он смеялся тогда в лицо своей смерти, как он думал, неминуемой, и летел вперёди войска, как недавно нёсся навстречу своей гибели Феанаро - так падающая звезда яркой чертой режет небосвод. Так же, как и он, Майтимо высоко поднимал сверкающий в темноте клинок, радуясь тому, что настал величайший час в его жизни - пусть суждено ему стать его последним часом. Развевающиеся волосы сына Феанаро горели тёмной медью, и летел за спиной алый плащ, а на лбу ярко сияла серебряная многолучевая звезда. Не знал он тогда, что за судьба ожидает его.

Его участь была решена, и он знал это. Слишком глубоким было его отчаяние, чтобы оплакивать свою загубленную жизнь - да и не осталось у него больше слёз. Слишком тихо было вокруг - так тихо, что ему слышен только бешеный стук собственного сердца.

Долгие годы в Амане, радостные и безмятежные, - были ли они вообще? Можно ли верить в то, что когда-то был свет, когда так темно вокруг? Неужели всё это было - сверкающие купола Тириона и зелёная листва на деревьях, жемчужные пески и хрустальные воды? Неужели были когда-то времена, когда среди лучезарных долин мягко сиял цветущий Тельперион и пылал белым золотом Лаурелин, и звенели струны в доме Короля Финвэ на Туне? Свет Валинора погас навеки, и наступила тьма, и убит король Финвэ на пороге разрушенного Форменоса... Неужели были времена, когда в квенья не было слова смерть?

Его участь была решена, но его это больше не страшило. Слишком многое он потерял, и не осталось для страха места в сердце, переполненного ненавистью. К чему было бояться смерти ему, утратившему свою родину, потерявшего деда, отца? Гордость и ненависть к Врагу - вот всё, что осталось у него. Чего мог бояться он, навсегда потерявший даже цветущие травы под ногами и ясное небо над головой, обречённый на вечную ночь в изгнании, проклятый Стихиями Арды, проклятый своими родичами из дома Нолофинвэ - и Финдекано... О Элентари, Финдекано тоже обречён умереть - там, в этой застывшей темноте, среди пронзённых битыми льдами тёмных вод и бледных туманов... Обречены и прокляты те, кто шёл за Нолофинвэ, и те, кто следовал за Феанаро, и он, Нельафинвэ Майтимо Феанарион, Король Нолдора в Белерианде, наследник своего отца, убитого воинами Чёрного Врага.

***

Хисиломэ, 1 год I Эпохи

Хотя до укрепления оставалось не менее двух сотен шагов, Финдекано уже здесь почувствовал, что в лагере что-то не так. Не было видно не только приготовлений к битве, но и стоящих на часах воинов; всё словно замерло, и даже знамя Дома Феанаро, укреплённое на длинном древке, казалось траурно опущенным.

Он сделал вдоль берега ещё несколько шагов по направлению к частоколу, отделённому от него одним из узких заливчиков Митрима, и вдруг вздрогнул от неожиданности, заметив всего в нескольких шагах от себя безмолвно сидящего на берегу нолдо, одетого во всё чёрное и с тускло-серебряной звездой Феанаро на груди. Он сидел совершенно неподвижно, скорбно склонившись к воде; лицо его было почти полностью закрыто длинными волосами. Казалось, сидящий был настолько погружен в свои горькие мысли, что не замечал Финдекано, стоявшего прямо перед ним. В склонённой позе нолдо, в его мёртвом молчании было видно сломившее его неизбывное горе.

Когда Финдекано неуверенно коснулся рукой его плеча, тот вздрогнул и, отбросив назад волосы, взглянул на него своими сине-зелёными, как море, глазами, казавшимися огромными на исхудалом бледном лице. Финдекано узнал Макалаурэ Канафинвэ.

- Что случилось, брат? - спросил он скальда, уже смутно догадываясь о страшном ответе на свой вопрос. - Отчего ты в трауре? Скажи мне...

- Наш отец... И Майтимо,- отрывисто прошептал Макалаурэ, развернув складки плаща у себя на коленях. Финдекано едва сдержал отчаянный вскрик, увидев в его руках покрытый пятнами запекшейся крови медный венец со звездой Феанаро. - Если бы он знал, что ты придёшь, ему легче было бы умирать.

Не в силах произнести ни слова, Нолофинвион склонил голову и бессильно опустился - почти упал - на траву рядом с Макалаурэ. Тот нерешительно взял его за руку. Финдекано посмотрел скальду в глаза, зеленоватые, как горько-солёная океанская волна, глубокие, как воды Ульмо, и понял, что общее несчастье объединило их.

- Расскажи мне, как умер Майтимо, - тихо сказал он наконец.

Макалаурэ заговорил не сразу.

- Мы не знаем, мёртв он или ещё нет, - Канафинвэ с трудом заставлял себя произнести каждое слово. - Весть о его гибели была бы облегчением для всех нас. Они... Они взяли его живым, Финдекано. Его отряд попал в засаду. Орки и Валараукар, они перебили всех, а его взяли живым.

Мы не знали об этом ничего до тех пор, пока не явился посланец от Моргота, назвавшийся майей Горфауром, поверенным своего властелина, - в голосе Канафинвэ слышалось презрение, за которым скрывалась кипящая ненависть. - Первое, что я увидел - этот обруч у него в руках, и слова были больше не нужны.

- Слово Властелина Севера таково, - сказал этот вражий прихвостень. - Нолдор должны навсегда оставить безнадёжную войну против Владыки Мелкора и покинуть земли Эндорэ, или хотя бы уйти на юг Белерианда с тем, чтобы никогда не вернуться. Если эти условия будут исполнены, Властелин клянётся освободить вашего брата и Короля. Если же нет...

Я не дал ему договорить.

- И ты ждёшь, что я поверю слову Моргота, убийцы моего деда, Верховного Короля Нолдора? - воскликнул я надменно - но как нелегко дались мне эти слова! Каждое из них пронзало моё сердце, словно острый клинок. - Ты ждёшь, что мы ещё раз поверим ему после того, как он обманул нас? Пусть знает он - мы никогда не оставим войны. Вечный бой и неугасимая ненависть ожидают его. Ибо когда он лишил света наш родной край и убил нашего короля на пороге его дома, дали мы, семеро, нерушимую клятву продолжать эту войну хоть до Конца Времён, и мы исполним её.

Горды были мои слова, но они его не обманули. Он знал: они рождены отчаянием. Он больше ничего не сказал о Майтимо, но довольно было того, что он у них в руках, и мы знали об этом. В самых кошмарных снах нам не снилось того, на что я сам обрёк своего брата этими словами. Может быть, в ту самую минуту, что мы разговариваем с тобой, они пытают его, а может быть, он уже мёртв и его тело Враг бросил волколакам.

Вернувшись в шатёр, я взял свою арфу и мечом обрезал золотые струны. Больше я не сложу ни одной песни - плач по королю Финвэ станет последней из них.

Но принесённая нами великая жертва оказалась напрасной, и я ищу утешения лишь в том, что Моргот обманул бы нас и не освободил бы брата, даже если бы мы из любви к Майтимо преступили данную нами клятву и согласились на его условия. Пророчество Намо свершилось, и исполнились замыслы наших врагов. Ты видишь, Финдекано? Стаи чёрных воронов, птиц Моргота, кружат над Хисиломэ с ликующими воплями, ждут крови, что скоро должна пролиться в братоубийственной схватке на радость Тёмному Властелину. И я готов к смерти - зачем мне теперь жить? Война проиграна, и проклятие сильнее нас. Рок неотвратим - слышишь ли ты его тяжёлую поступь? Все мы погибнем от мечей своих родичей - видишь ты, как мало нас осталось? Теперь вы сильнее нас во много раз, несмотря на свои жестокие потери - воистину, не нам говорить о них. Горе тем, чья судьба навеки связана с Эндорэ! Скоро вечная Тьма поглотит эти земли. Победа Ангамандо близка.

И тогда словно в подтверждение слов Макалаурэ земля дрогнула, словно от удара огромного молота, и раздался и глухой рокот, похожий на удар грома, но идущий из-под земли. Они оглянулись на север. Непроглядная тьма закрывала теперь не узкую полоску неба у горизонта - тень медленно поднималась, расползаясь тучами тёмного дыма. Стало ясно: Враг готовится к войне, и нет такой силы, которая могла бы остановить его.

- Я не подниму меча на брата, - поклялся Финдекано, подавшись навстречу налетевшему холодному ветру. - Лишь Враг виновен в том, что вражда разделила народ Нолдора. Если будет битва, меня ты в ней не встретишь.

- Спасибо тебе... брат мой, - прошептал Макалаурэ. - Спасибо тебе за то, что ты пришёл сюда. Прощай!

- Прощай навеки, Макалаурэ, - ответил Финдекано и побрёл обратно на северный берег Митрима, в смятении глядя на чёрные тучи, расползавшиеся по небу со стороны Ангамандо; и казалось ему, что холодные туманы, опустившиеся в долину, заполняют и его сознание. Лагерь сыновей Феанаро давно остался позади, и сквозь дымку было уже нелегко различить его, а перед ним всё ещё стояло бледное лицо Макалаурэ, и в ушах всё ещё звучали слова скальда.

Земля мерно содрогалась, словно под тяжёлыми шагами Судьбы, и ледяной ветер трепал длинные чёрные волосы Финдекано, развевал тёмно-синий плащ. Вглядываясь в поднимающуюся со стороны Ангамандо тьму, он почувствовал, что пелена пала наконец с его глаз, и душа свободна от сетей лжи, державших его так долго. Ненависть, жившая в сердцах тех, кто последовал за Нолофинвэ через бури, снег и вздыбленные льды, оставила Финдекано - ибо не было больше в его сердце места для ненависти. Ему не нужно было больше ничего - только снова увидеть Майтимо, услышать его голос, дотронуться до его руки. Всё остальное утратило смысл. Он знал одно: его судьба - быть рядом с ним, где бы то ни было, знал, что у них один общий путь, пусть он завершался во мраке - ужасом, страданием и жестокой смертью в конце. И он принял эту судьбу.

...Стоя на узкой тропе, ведущей в тёмные ущелья Эред Ветрина, Финдекано обернулся. Взглянув в последний раз на долину, он увидел, что она осталась далеко внизу, и с этой головокружительной высоты ему был виден, как на ладони, весь Митрим, его пологие холмы и озеро с кружащими над ним прозрачными клочьями тумана.

Сияющий Анар вернулся уже за Море, в благословенный Валинор, но край неба ещё светился бледным золотом; отражение заката дробилось и искрилось в серебристых водах Митрима, словно зажигая их внутренним пламенем. Кристально чистыми и холодными были небеса с загорающимися на них звёздами Варды - столь же прекрасными, как в потерянном навеки Эльдамаре, но бесконечно далёкими. Печальным было их тихое мерцание.

В этот миг Финдекано понял, что любит этот обречённый край, его гордую красоту и его горькую печаль. Он видел: гибнет всё, что дорого его сердцу, и сам он обречён погибнуть вместе со своим народом.

Но глядя на гаснущий закат и думая о том, что, быть может, он видит свет в последний раз, Финдекано почувствовал, что в его душе загорается какая-то новая отчаянная надежда - даже не надежда, а вера в то, что стальные оковы Проклятия можно разорвать - именем погибшего Короля, именем утраченного Валинора, именем Света, погасшего и возгоревшегося снова, именем их давней дружбы с Майтимо.

- Я иду, nilya, - прошептал он, снова взглянув вдаль, во тьму, и сердце его сжалось при мысли, что его друг где-то там - за этими чёрными горами и высокими каменными стенами, в руках Властелина Боли. - Я иду.

Чем ближе подходил он к Ангамандо, тем меньше росло вокруг трав и деревьев, и травы, с трудом пробивающиеся сквозь жесткую каменистую землю, были пожелтевшими и завядшими, а деревья - засохшими и мёртвыми, без единого листа на оголённых ветках. С каждой минутой становилось всё темнее, но был день: сквозь низкие рваные тучи, здесь пепельно-серые, там угольно-чёрные, можно было с трудом различить тусклый диск солнца. Горы Мрака были теперь ближе, гораздо ближе, и Финдекано даже казалось, что высоко на отрогах Тангородрима он может различить зубчатые стены и башни, пронзающие небо, словно чёрные копья.

Он старался держаться дороги, чтобы не заблудиться среди скалистых отрогов Железных Гор, хотя понимал, что за этим путём могут наблюдать. Дорога спускалась всё ниже и ниже в ущелья, и чем ниже, тем душнее и темнее было кругом из-за странного чёрного тумана, стелящегося по земле. Подземный грохот не прекращался, и здесь, в тени чёрной крепости, Финдекано казалось, что его источник находится прямо у него под ногами. Несколько раз особенно сильный удар заставил скалы содрогнуться, и сверху сыпались мелкие камни.

Он не мог сказать, сколько времени блуждал по тёмным ущельям - ступив в тёнь северных гор, он перешёл внешнюю границу Страны Мрака, о которой говорили, что в её границах остановилось время, и воцарилась вечная ночь. Но в конце концов, когда он окончательно выбился из сил, скалы расступились, и он увидел перед собой Тангородрим.

Три вершины исполинской железной горы терялись в вихрящихся вокруг неё рваных чёрных туманах так высоко над его головой, как если бы он стоял у её подножья. Но его отделяла от Ангамандо огромная каменистая низина, по которой вилась среди скал дорога, превращаясь постепенно в едва различимую тонкую нить. Вдали, за Тангородримом, поднимались из ущелий столбы ядовитого чёрного дыма, и можно было разглядеть на неприступных отвесных скалах чёрные зубчатые стены и мрачные каменные башни. То была лишь небольшая верхняя часть южного края твердыни, которую Синдарские эльфы называли Ангбандом: хоть и были башни Тангородрима высочайшими в Эндорэ, гораздо глубже уходила она под землю, где несметные полчища орков готовились к кровавой войне, неминуемым окончанием которой было разрушение Белерианда.

Тангородрим возвышался над ним, оскалившись бесконечными чёрными башнями и острыми утёсами, каждый из которых не уступал по размерам обычной горе; тучи чёрнее и беспросветнее прежних ползли с севера, бросая мрачную тень на унылую разорённую землю. Ледяной ветер налетел со свистом, распахнув плащ Финдекано и растрепав его волосы, и с новой силой гулко зарокотала земля - словно огромная чёрная гора хохотала над ним, посмевшим бросить ей вызов, будучи столь ничтожным перед её громадой.

Финдекано запахнулся в плащ и ступил на тропу, ведущую вниз.

Долго шёл он вперёд в почти полной темноте. Несколько раз, когда он осторожно вынимал меч из ножен на ширину ладони, было видно, что тот светится голубоватым светом, иногда слабее, иногда ярче, говоря о том, что враги где-то недалеко. Этот клинок был откован для войны в Эндорэ, где нолдор ждала война с орками и демонами, служащими Властелину Тьмы; но в те дни, когда ложь Врага разделила единый народ, и была откована большая часть нолдорских мечей, Финдекано не носил оружия.

После того, как Феанаро был изгнан из Тириона, Финдекано не видел Майтимо несколько лет, и в следующий раз они встретились в тот роковой день, когда Враг погубил Деревья, и пала тьма на бессмертный и прекрасный Валинор.

Финдекано навсегда запомнил, как они молча сидели вдвоём на могиле короля Финвэ, как Майтимо взял его за руку и склонил голову. В эту минуту им не нужно было слов - даже языку Элдар Валинора не передать всего. После этого Финдекано никогда не мог поверить, что ложь Врага стоит между ними; и даже когда он шёл чёрез Вздыбленные Льды, сжимая в коченеющих руках знамя Дома Нолофинвэ, а застывающая вода была кроваво-красной в страшном свете зарева на востоке, его сердце отказывалось верить этому.

Единственная проложенная в этих местах дорога, лежащая между глубокими ущельями и отвесными скалами, проходила восточнее и вела к самым Железным Воротам; несомненно, она бдительно охранялась. Не могло быть и речи о том, чтобы даже ступить на неё, и у Финдекано не оставалось иного выхода, кроме как подняться вверх по отрогам Железных гор и попытаться проникнуть в Ангамандо через юго-восточные укрепления на отрогах Тангородрима. Идти становилось всё труднее и труднее, хотя наверху было относительно светло, и он хотя бы не рисковал упасть в ущелье, оступившись в темноте. Нелегко было найти путь наверх среди глубоких ущёлий и высоких чёрных скал, но всё же к вечеру ему удалось подняться довольно высоко, и в конце концов он увидел, что стоит на одной из средних каменных ступеней, кольцом окружающих Тангородрим; нижняя крепостная стена проходила на следующем ярусе, обрываясь вниз высокой отвесной скалой. Пути вперёд не было.

Когда измученный долгим подъёмом Финдекано осознал это, отчаяние овладело им. Опустив голову, он побрёл вдоль обрыва, заранее зная, что новые поиски ни к чему не приведут, и что здесь нет иного прохода в Ангамандо, кроме Железных Врат. Далеко внизу на много лиг расстилалась безжизненная выжженная равнина, и чёрный дым поднимался из скалистых ущелий; над теряющейся во мраке линией горизонта тускло светило красное зарево...

Новый мощный удар, похожий на раскат грома, сотряс землю, и обернувшийся Финдекано увидел - теперь уже вблизи - каменную корону Тангородрима, на один из отрогов которого он только что поднялся, и в её зловещих очертаниях он увидел знак Судьбы Нолдора.

Но в тот миг, когда Финдекано готов был опуститься на землю и заплакать от отчаяния и усталости, неведомая сила заставила его гордо поднять голову и лицом встретить порыв ледяного ветра; словно жаркое пламя загорелось в груди его, и ни отчаянию, ни страху не осталось места в ней. Для него больше не было никакой надежды, но он не чувствовал себя побеждённым. Словно крылья, распахнулся его тёмно-синий плащ, и разметались чёрные волосы, перевитые золотыми нитями... "Нет, сила - ещё не победа, - прошептал он, - и не означает поражения смерть".

И в этот миг, повинуясь велению сердца и не думая о смысле того, что он делает, Финдекано снял с плеча свою арфу, и пальцы сами заиграли знакомый чарующий мотив, давно забытый во тьме Аватара и Вздыбленных Льдах Хелкараксэ; и лишь на одно мог он надеяться - на то, что Майтимо, находившийся, быть может, где-то рядом, услышит его.

Он пел о прекрасном Эльдамаре задолго до его омрачения. Вокруг царила вечная тьма, и свет Деревьев погас навсегда; но он пел - о сияющих сводах Калакирьи, о серебряных морских волнах, шелестящих на жемчужных песках, о стройных хрустальных башнях Тириона и о хороводах звёзд Варды, отражающихся в тихих озёрах. Жизнь Финдекано была разбита, и народ его был обречён - но он пел о тех днях, когда Нолдор не знали слёз и печали, когда прекрасна и светла была их участь под ясным небом Валинора, и вражда не встала ещё между гордыми сыновьями Финвэ.

Он стоял в самом сердце Страны Мрака, в тени самого Тангородрима, но он не боялся, что его услышат: своей песней он бросал вызов полчищам орков и оборотней, Демонам Ужаса, самому Врагу. Финдекано пел, и голос его, сильный и прекрасный, взлетал до вершин Железных Гор и звенел в глубоких чёрных ущельях, и казалось, что даже камни этой измученной земли, где от века раздавались лишь стоны и крики ужаса, зачарованно слушают его.

И вдруг Финдекано услышал далёкий слабый голос, подхвативший слова песни. Он словно доносился откуда-то сверху и был едва слышен, но от одного его звучания у Финдекано перехватило дыхание, и сердце бешено забилось в его груди. Он узнал бы этот голос из тысячи других.

Это был голос Майтимо.

Финдекано медленно поднял глаза туда, где ("О Элентари, почему там?" - промелькнуло в его сознании) раздавался голос.

Высоко на чёрной скале он увидел его - тот безжизненно висел, прикованный к камню за запястье правой руки; и видно было, что из-под чёрного браслета стекает кровь. Моргот обрёк Майтимо, старшего сына ненавистного ему Феанаро, на вечную пытку, и сделал из его страданий страшный знак своей победы над народом Нолдора.

Не помня себя, Финдекано взлетел вверх по крутому каменистому склону и коснулся отвесной скалы - её холодный склон был совершенно гладким, без единой трещины или выступа. Было понятно и раньше, что забраться наверх невозможно, но некоторое время он смотрел, точно в бреду, на неестественно ровный чёрный камень под своими ладонями, потрясённый настолько, что ещё не в полной мере осознавал происходящее - как не сразу после сильного ранения подступает боль.

Действительность - страшнее любого кошмара - нахлынула на него тяжёлой волной, и он вдруг понял, что всё это время стоял на этом самом месте, и было достаточно лишь поднять взгляд; и - это было страшнее всего - теперь он ничего, ничего не может сделать...

Финдекано склонил голову. По лицу его катились слёзы, обжигавшие кожу под порывами ледяного ветра. Он не мог заставить себя посмотреть наверх, и каждое мгновение было для него мукой.

- Финдекано... - Слабый голос Майтимо, почти заглушённый протяжным завыванием холодного ветра, прозвучал отчаянной мольбой. - Окончи это... убей меня.

Пальцы легли на тетиву лука, сжимая длинную стрелу с белым оперением - мог ли он знать, чему суждено ей послужить, когда готовил для войны за утраченный Свет, для мести за убитого деда и Короля? Он готов был ко всем лишениям и трудностям, когда шёл в Эндорэ во главе войска Нолофинвэ, но мог ли он знать, к чему приведёт его этот путь?

- Владыка Ветра! - воскликнул он в отчаянии. - Сжалься над страданиями изгнанных Нолдор. Сделай быстрым полёт этой оперённой стрелы, о король, кому все птицы дороги!

Но едва произнёс он эти слова, сильный порыв ветра разорвал чёрные тучи, и яркий серебряный луч развеял полумрак. Тусклый красноватый свет зарева на севере в одно мгновение сменился мерцающим белым сиянием. По земле быстро и бесшумно скользнула тень широких крыльев, и обернувшийся нолдо увидел в небе силуэт огромного орла. Это был Торондор, повелитель Орлов Валинора, и в лунном свете его перья сверкали белым серебром.

Молитва Финдекано была услышана.

Он не помнил, как отбросил в сторону ненужный лук со стрелой, как в одно мгновение оказался на спине спустившейся на землю огромной птицы. Всё его сознание заполнила мысль о том, что скоро он освободит своего друга от этих немыслимых страданий - всё будет окончено и они будут свободны! Кровь бешено стучала в его висках. Те мгновения, за которые они поднялись наверх, казались Финдекано бесконечно долгими; он непроизвольно подавался вперёд, словно пытаясь уменьшить расстояние, отделявшее его от Майтимо.

У Феанариона едва хватило сил на то, чтобы поднять голову и взглянуть на друга, и кровь отхлынула от сердца Финдекано, когда он увидел любимые черты, искаженные страданием, увидел, какая мука была в глазах Майтимо, каким неестественно бледным было его полузакрытое спутанными прядями лицо.

- Финдекано, - еле слышно прошептал он и сделал слабое движение левой рукой - слово хотел дотянуться до него, - но бессильно отпустил голову и тихо застонал, и Нолофинвиону казалось тогда, будто кто-то медленно поворачивает кинжал в его ране. Он отчаянно рванул меч из ножен и изо всех сил рубанул клинком по вделанной в скалу стальной цепи, стараясь не задеть закованную руку. Из чёрного камня посыпались искры, и меч едва не вылетел у него из рук, но звенья цепи остались целыми, и на скале не осталось даже царапины.

Он не замечал того, что до крови изранил руки о чёрный металл, в исступлении пытаясь вырвать цепь из скалы. Финдекано не чувствовал своей боли, но когда он рванул оковы, надеясь разомкнуть их, и Майтимо сдавлено застонал, реальность из пытки стала для него кошмаром. Он не помнил, какие слова говорил тогда, умоляя Майтимо потерпеть ещё немного, совсем недолго...

Нолофинвион с трудом перевёл дыхание и снова взглянул на цепь - ни одно из звеньев даже не ослабло, хотя стальной его меч был весь в зазубринах; и тогда он понял, что находится в аду.

- Всё было напрасно, Финдекано, - произнёс Майтимо с такой безнадёжностью в голосе, что было видно: он заплакал бы от боли и чёрного отчаяния, если бы оставались у него слёзы. - Обречены и прокляты... Мы все обречены... - он едва сдержал стон. - Убей же меня. Молю тебя, Финдекано. Бесконечная жизнь - навеки, сказал он мне... Меня не спасти.

Финдекано плакал, не сдерживая слёз, когда заносил меч над тем, кого любил больше жизни, ради которого готов был отдать свою. Но уже приготовившись опустить клинок, он увидел другой выход.

Обхватив Майтимо одной рукой, он ударил клинком по его запястью. Из раны хлынула кровь, и тот, судорожно вздрогнув, бессильно упал к нему на руки.

Финдекано не помнил подробностей обратного пути в Хисиломэ - как он перевязывал рану Майтимо полосой ткани, оторванной от плаща, как пытался привести его в сознание - едва ли он тогда думал о том, что именно делает. Но ему на всю жизнь запомнился овевающий их западный ветер, кажущийся столь прекрасным после жестоких ветров Тангородрима, светлеющее высокое небо и хрустально-чистые звёзды на нём, теряющаяся в полупрозрачной дымке земля далеко, очень далеко внизу, - и алое сияние Анара, вечным пламенем горящего на чистых небесах Эндорэ. Окружающие восходящее солнце полупрозрачные облака пылали в его свете, словно огненные крылья.

Яркие лучи Анара сияли над ними, и ветер развевал их волосы, смешивая красно-каштановые пряди с чёрными, как ночь. Быстро проносилась внизу земля, и вот уже показались вдали воды Митрима, холодным огнём горящие в рассветных лучах... Финдекано бережно прижимал Майтимо к своей груди, и теперь он больше не боялся за него: что-то говорило ему, что его друг останется жив.

***

Вражда между родичами была исцелена и забыта - по крайней мере, многие из нолдор свято верили в это. Верили, что сбудутся слова Феанаро о том, что светом и радостью закончится мрачный и тяжёлый путь, верили, что они сильнее своего Проклятия - как поверил в это Финдекано, глядя с высокого горного перевала на гаснущий закат. Для этой надежды не существует преград и чёрных предсказаний, она кажется хрупкой и обречённой погаснуть, но она сильнее судьбы и проклятий, сильнее самой смерти. Эта надежда подобна тонкому лучу, промелькнувшему перед глазами в глухой темноте, и увидев его, мы идём вперёд, в самую непроглядную ночь, и зная, что обречены, мы верим в то, что скоро наступит рассвет.

Элдар называют такую надежду эстель.

Начиналась долгая и тяжёлая война Нолдор с Врагом - и они были готовы к ней, потому что знали свою истинную силу. Сила эта огромна, и не понять её тому, чьим сердцем владеет лишь ненависть. И когда огромное воинство нолдор собралось на берегах Митрима, чтобы выступить в поход и сразиться с врагами Света, сказал Нолофинвэ, Верховный король:

- Сияньем Анара озарён был наш приход в эти земли. Да благословит Варда Элентари час нашего примирения перед лицом этого нового света! Крылатое солнце станет отныне знаком всего Дома Финвэ, ибо на заре новой эпохи все мы едины и посеянные Врагом раздоры преданы забвению навеки.

И взвились в небо четыре хоругви, гордо реющие под западным ветром, и засверкали они в ярком солнечном свете, ибо серебром, золотом и самоцветами были расшиты они. Три из ним были знамёнами сыновей Финвэ и их Домов: первое, синее с серебром, - Дома Нолофинвэ, второе, с языками огня и ярким самоцветом в центре, - дома Феанаро, и третье, шитое золотом, - дома Арафинвэ. А над ними ярко пламенел окрылённый Анар на простом тёмном фоне - вечный символ света, вознёсшегося над тенями, символ безрассудной доблести и жертвенности, и той чистой и светлой, безграничной преданности, что сплотила всех нолдор в те дни.

--------------------------------------------------------------------------------

Исцеление Арды

Мы идём вдвоём по заброшенной дороге, и перед нами загорается яркий рассвет. Гаснут на небе прозрачные звёзды, и ветер шепчет что-то в густых листьях огромных вековых дубов, раскинувшихся над нашими головами. Между корней деревьев тихо звенят хрустальные ручейки, сверкая в рассветных лучах среди изумрудной травы; их холодный перезвон да чистые голоса птиц - вот и всё, что слышно на много, много лиг вокруг.

Истинно прекрасен этот край, где измученная душа моя нашла наконец покой и исцеление, где я снова встретил тебя, брат мой, думая, что потерял навеки. Теперь ничто не разлучит нас, и мы вместе пойдём вперёд по этой заросшей мхом дороге, взявшись за руки. Нам не нужно слов - есть вещи, которые слишком прекрасны, чтобы высказать их вслух. Мог ли я верить в то, что снова увижу, как развевает западный ветер твои чёрные волосы, и сияют твои глаза, словно звёзды? Я не видел тебя таким давно, бесконечно давно... Ты был таким в бессмертном Валиноре задолго до того, как на него пала тень.

Довольно мы страдали, довольно проливали свою и чужую кровь. Позади нас - боль, холод и мгла, но мы прошли сквозь все испытания, и теперь мы свободны; и главное - мы с тобой снова вместе. После всех тех слёз, что я проливал о тебе во тьме, я не могу даже плакать от счастья. Я сжимаю твою руку в своей и понимаю, что для нас нет больше Тени, больше нет Проклятия, что рухнули стены темницы, и впервые за многие, многие века мы снова видим свет.

Мудрые говорили когда-то, что Арда Исцелённая будет выше и прекраснее Арды Неискажённой, ибо от Тьмы и отчаяния суждено ей придти к истинному свету. Только теперь понял я эти слова.

Затянулись смертельные раны, и кажется, что на этой прекрасной земле ничто не не напоминает о страшных минувших днях.

Но песни бардов останутся, и мы никогда не забудем того, что было.

--------------------------------------------------------------------------------

ПАМЯТЬ

Broken dreams were unheard on yhe oyher side...

На первый взгляд он почти не выделялся из толпы. Никто из бесконечно спешащих по своим делам жителей города не обращал на него внимания, как и на любого другого; лишь самые праздные, увидев чёрный плащ и длинные тёмные волосы, перевязанные синей с серебром лентой, бормотали что-то о сектах и о вырождающемся новом поколении. В большом городе, где каждый думает лишь о своих никогда не заканчивающихся срочных делах, каждый одинок - и он был одинок тоже.

Вечер был ясным, и сквозь стальную паутину проводов на небе можно было видеть казавшиеся бесконечно далёкими бледные звёзды, разгоравшиеся всё ярче со сгущением темноты.

Наранимвэ шел по темнеющей улице, проделывая привычный путь к месту, служившему ему домом. Одна мысль о том, что нужно снова возвращаться туда - это означало возвращение ко всему, что он называл бытовухой и искренне ненавидел - словно баламутила неприятный горький осадок в его душе. Желая оттянуть этот момент как можно дальше, он неожиданно сам для себя свернул к воротам парка вместо того, чтобы перейти улицу и зайти в свой подъезд. Хотя загруженная дорога проходила всего в двухстах шагах от ворот, парке было тихо - словно в садах Ирмо Лориэна; неоновый свет фонарей сменился здесь волшебным лунным светом.

Наранимвэ прислонился к старому ясеню, зачарованно глядя на серебряную луну и забыв обо всём на свете - об усталости, неприятностях, скандале, который неминуемо устроит соседка по коммуналке. Свет луны ("Ithil") неожиданно вызвал в его душе массу странных ощущений, захвативших его. Казалось, он видел раньше - давным-давно, так давно, что не вспомнить - что-то похожее, но стократ более прекрасное, и эти воспоминания - да, это несомненно были воспоминания - заставляли его сердце сжиматься от непонятной тоски.

Неожиданно за его спиной раздался сильный глубокий голос, резко вырвавший Наранимвэ из размышлений.

- Я был послан, чтобы передать это тебе, нолдо, - произнёс незнакомец, закутанный в длинный черный плащ с капюшоном, скрывающим лицо, и вложил в руку ошеломлённого Наранимвэ небольшой свёрток. Когда его рука в тонкой кожаной перчатке коснулась руки Наранимвэ, тот вздрогнул - она была холодна, словно выкованная из стали. - Возможно, ты поймёшь, что это... Быть может, ты вспомнишь. Я же ухожу навсегда.

Наранимвэ с недоумением взглянул на обычный полиэтиленовый пакет в своих руках, а когда поднял глаза, обнаружил, что незнакомец исчез - только лунные лучи пронзали воздух под деревом, где тот только что стоял. Только сейчас Наранимвэ понял, что подсознательно принял обращение нолдо за должное.

Дома всё было по-прежнему. Успешно проскользнув мимо комнаты соседей по коммуналке, из которой доносилась ругань и несло сигаретным дымом, он зашёл к себе и только здесь наконец развернул пакет.

В нём лежала обычная аудиокассета, не упакованная даже в коробку. Слишком изумлённый, чтобы гадать, что на ней записано, он просто вставил её в магнитофон и нажал на кнопку - и замер, уже через несколько секунд поняв, что слышал эту песню рашьше, давным-давно.

...С трудом сдерживая подступающие с глазам слёзы, он вынесся из комнаты на балкон и беззвучно зарыдал, вцепившись руками в перила. Ледяной ноябрьский ветер трепал его чёрные волосы и бил в лицо мелкими каплями дождя, но он не замечал холода. Заглушая свист ветра и бешеный стук сердца, в его ушах по-прежнему звучала странная, но родная сердцу, "истинно нолдорская" мелодия, то похожая на исступлённую боевую песнь, то напоминающую плач по погибшему, то исполненная светлой и ясной - но безумной - надежды. Голова его пошла кругом, и он закрыл глаза...

Раскинувшийся внизу город, похожий на гигантский муравейник, остался где-то далеко позади с его бесцельной и низменной суетой. Словно в бреду, видел он сталкиваящиеся со скрежетом льдины, озарённые светом новой Луны, сияющее и искрящееся в этом свете сине-серебряное знамя, покрытое инеем, и горящие звёзды на чёрном небе вокруг него - всё это словно не виделось ему, а всплывало в памяти, давно забытое и теперь пробуждённое. Он видел чистые воды Митрима, окутанные прозрачной дымкой тумана, и пылающие лучи поднимающегося над тенями Анара, красящие всё вокруг алым золотом. Но вот облака чёрного дыма, ядовитые и зловонные, ложатся на хрустальные воды, затмевают яркие небеса первого рассвета в Эндорэ, и размеренно содрогается земля от мощных глухих ударов в подземных кузницах Моргота...

- Финдекано, - прошептал он, и от одного лишь звука обожаемого имени защемило сердце, и он понял, где и когда слышал эту песню рашьше. - Aranya...

Он ещё долго стоял тогда на балконе и смотрел вдаль. Город, ослеплённый своими огнями, скрежетал и гудел далеко внизу, и даже с шестнадцатого этажа был слышен грохот тысяч несущихся машин. Казалось, что отсюда, с высоты, виден весь этот исполинский механизм, мёртвым колёсиком в котором здесь каждый должен сделать свою жизнь. Звёзды меркли, закрытые облаками подсвеченного миллиардами фонарей красноватого дыма, и свет их был далеко - бесконечно далеко.

--------------------------------------------------------------------------------

ЗАТМЕНИЕ

Пробил час, который мы ждали так долго. Кто-то мечтал о нём, кто-то боялся его, кто-то пытался не думать о его приближении, но каждый в глубине души понимал: близок тот день, который изменит всю нашу жизнь и нарушит многовековой ход времени. И когда мой отец, Феанаро Финвион, неожиданно появился на Туне и призвал всех на площадь возле дома погибшего Короля, все поняли: время пришло. Именно слова отца стали первой искрой, воспламенившей наши сердца, но теперь, через много лет, я понял: так или иначе всё, что случилось тогда, неминуемо должно было произойти.

Воистину не так представляли мы себе поход в Эндорэ, и когда во мраке стали видны белые стены Альквалондэ, я понял: то, что происходило на наших глазах, стало по-настоящему возможно только после Затмения Валинора. Только тогда мы смогли оставить свой родной город - Тирион Прекрасный с его хрустальными ступенями и высокими белыми башнями, выстроенными нашими руками, с его садами, где каждое дерево мы сами посадили когда-то. Мы оставили наш родной край, где впервые увидели свет, где прошла вся наша прежняя жизнь, где осталась могила нашего короля. Мы ушли, понимая, что наши сердца будут вечно болеть об этой утрате. Когда Два Древа Валинора умерли и погасли на почерневшем холме Эзеллохара, названного давным-давно Зелёным Холмом, когда холодная тьма пала на эти жемчужно-белые стены, бескрайние зелёные леса и цветущие поля, все мы стали другими. Раны, нанесённые Морготом этой несчастной земле, никогда не будут исцелены слезами Ниенны, и бессильны были Валар в тот час перед своим могущественным врагом. Это чувствовалось в самом воздухе Эльдамара, в мёртвой тишине, сковавшей Благословенный Край.

Время созерцания ушло навсегда. Нельзя было, как прежде, полагаться на волю Валар, нельзя было оставаться в бездействии, оплакивая утраченный свет и надеясь, что когда-нибудь он вернётся. После Затмения нам бы не было покоя в этом некогда прекрасном и светлом краю - в нашем родном краю. Непонятная мне великая сила вела Нолдор вперёд. Она сильнее страха и сильнее любви к Валинору, сильнее каждого из нас, сильнее, быть может, самого Феанаро. Наша судьба - достичь Средиземья и схватиться с Врагом, и она исполнилась, несмотря ни на что.

"Теперь для нас нет ничего невозможного, кроме дороги назад, - подумал я, когда наш отряд подходил к стенам Альквалондэ, и эта мысль показалась мне страшной. - Ничего".

Бессильный что-либо изменить, я точно понимал, что именно происходит. Олвэ был твёрдо уверен: мой отец, как и все нолдор, ослеплён гневом и болью, и потому решения наши поспешны и необдуманны. Он не мог знать, как долго отец размышлял на могиле короля Финвэ, не говоря никому ни слова. Он не мог видеть, что когда Феанаро пришёл в Тирион, весь Нолдор был готов к войне в Эндорэ - даже Финдекано выковал мечи для себя и брата: он знал, что время пришло.

"Наши корабли - как для Нолдор их Камни, и нам никогда не создать их подобия", - так сказал их король. Но даже если бы они потеряли свои корабли, как потеряли нолдор Сильмарилы, даже если бы их король был убит, они не пошли бы на войну. Отец говорил с ними - так он говорил на Туне, когда тысячи нолдор последовали за ним - но телери остались равнодушны к страстным его словам. Морские воды никогда не будут гореть.

Я не понимал этого тогда. Даже глухой услышал бы Истину в словах Феанаро, даже слепец узрел бы свет в его глазах, и даже тот, чьё сердце высечено изо льда, внял бы ему и последовал бы за ним. Разве Свет Валинора погас лишь для нолдор? Разве он значил для телери меньше, чем для нас?! Что за участь ждала их в этой гавани, окутанной чёрными туманами - стать навсегда печальными тенями, оплакивающими погасший свет и утраченное счастье?

Они остались здесь. Таково было их место в Замысле Эру, но у нас иная судьба. Пути наших народов разошлись, и страшен был тот час, когда они пересеклись вновь.

***

Светловолосый эльда, чем-то неуловимо похожий на Финдарато, стоял, безоружный, посреди улицы. На нём не было ни шлема, ни кольчуги - только тонкая белая рубашка с жемчужной вышивкой по рукавам и горловине. Кудри цвета белого золота перевязаны были тонкой лентой.

- Остановись, Феанаро, - тихо сказал он, и его ясные синие глаза сверкнули в ярком свете белого фонаря, висящего на стене. - Ещё есть время.

Но обратного пути не было.

Зачем... Зачем, о Элентари? Почему стоят они на пути стремительно несущейся горной лавины - она не может остановиться! Разве они не видят, что для Нолдора нет обратного пути?

- Отойди, тэлеро, - услышал я почти умоляющий голос Макалаурэ. Я повернул голову и увидел, что глаза брата полны слёз.

- Никогда.

Послышался звон меча, и где-то справа сверкнуло красным пламенем лезвие. Какая-то сила заставила меня зажмуриться и пригнуться к земле; я почувствовал, что не могу дышать. Это длилось лишь мгновение, но время перестало существовать для меня тогда. Сердце билось так сильно, что больно было груди. Лишь одна мысль заполнила в тот миг моё сознание - Я люблю тебя, atarinya.

Когда я с трудом заставил себя открыть глаза, удар был уже нанесён, и тэлеро, судорожно вздрогнув, упал на мраморную мостовую. Отец быстрым движением выдернул меч, и кровь хлынула из раны, медленно расползаясь по белым плитам. Лицо светловолосого было страшно; оно стало чужым для этой земли. Огромные, неестественно широко раскрытые синие глаза не выражали ничего. Он был мёртв.

Я не помню, как мы оказались на дальнем конце улицы - вдвоём. Словно в бреду, смотрел я, как на площади начиналось сражение; со стороны моря летели стрелы, но они, как правило, либо падали на излёте, либо отскакивали от нолдорских щитов и кольчуг: охотничьи луки тэлери были слишком слабыми для битвы. Несколько нолдор, тем не менее, упали, раненые в горло. Ряды начали медленно сходиться; я заметил, что отряд ведёт Куруфинвэ.

Только сейчас у меня хватило духа взглянуть на отца, и я увидел слёзы на его лице.

- Ступай, Нэльафинвэ, - сказал он мне и быстрым шагом направлся туда, где находились наши главные силы, и я покорно последовал за ним. Но когда мы должны были миновать высокую мраморную арку и выйти на площадь с этой узкой улицы, что-то заставило меня обернуться.

Тэлеро лежал на земле, освещённый во мраке улицы ярким и ровным - неестественно ровным - светом белого фонаря. Алая кровь пропитала его короткий светло-голубой плащ, расползлась по белым плитам и медленно текла по водостоку в сторону моря.

Не знаю, сколько простоял я так в оцепенении, не зная, явь передо мной или я вижу кошмарный сон - действительность была слишком ужасна, чтобы верить своим глазам. Всего страшнее был мертвенный белый свет, ужасней любой темноты: это он делал видимым то, что было в темноте.

Я пытался заставить себя сдвинуться с места, но ноги не слушались меня, и сердце сжималось, когда я думал о том, что должно случиться после.

Я вздрогнул, когда кто-то неожиданно коснулся моего плеча. Это был Тьелькормо.

- Ты должен идти, Майтимо, - сказал он, и собственное имя прозвучало в моих ушах странно и отчуждённо, словно речь шла не обо мне. - У нас нет времени на колебания.

- Я не колеблюсь, брат, - ответил я, но руки мои дрожали. - Нам не из чего выбирать. - И я вышел на площадь, обнажив клинок.

...Я шёл, не помня себя, по тёмным улицам, и на моём клинке ещё не запеклась кровь - то была кровь моих братьев. В крови были мои руки, кольчуга... "Даже мой плащ и косицы на шлеме красны, словно кровь", - думал я, словно в бреду.

Казалось, всё вокруг - кошмарный сон; мой разум отказывался верить тому, что видели глаза. Когда-то небо над этой гаванью было ясным и светлым, и волны, сияющие серебром, шелестели на жемчужных песках, и белые корабли - огромные белые лебеди с янтарными глазами и золотыми клювами - покачивались на мерцающих водах. Чертоги Олвэ, украшенные жемчугами и белым мрамором, серебрились в мягком свете Тэлпериона, и казалось, что звёзды Варды спустились на землю, чтобы украсить прекрасную гавань Альквалондэ. Когда-то... Неужели это было вообще?..

Я поднял глаза и увидел дворец Олвэ прямо перед собой. Пламя далёкого пожара отбрасывало на него кроваво-красные отблески, и черные тени метались по белым когда-то стенам. Башни королевского дома пылали на фоне чёрного неба зловещим алым светом. Теперь они навеки стали для меня зловещим символом неотвратимой и жестокой судьбы.

На пристани холодные волны разбивались о белый песок, и чайки кружили над морем с жалобными стонами, сжимавшими сердце. Площадь, полукругом опоясывающая пристань, была освещена ярким светом белых фонарей, стоящих вдоль набережной на высоких каменных столбах - ярко-белые чайки метались в чёрном небе, словно оплакивая смертельные раны, нанесённые Бессмертной Стране.

Отряд нолдор под сине-серебряными знамёнами стоял на дальнем конце площади, не приближаясь пока к пристани на расстояние полёта стрелы.

Я горько улыбнулся мрачной иронии происходящего: отряд нолдор, конечно, был более многочислен и лучше вооружён, но в этом сражении многие падут, не успев обнажить мечей. Пока отряд будет пересекать площадь, лучники тэлери будут обстреливать его с кораблей и прибрежных строений, сами практически недоступные для нолдорских стрел; и к тому времени нолдор приблизятся настолько, чтобы начать бой, падёт чуть ли не половина отряда.

- Лучшее, что я могу сделать, это пойти с ними и погибнуть, - подумал я и взглянул на нолдорское войско. Его вёл Финдекано Нолофинвион.

Изо всех воспоминаний, которые навсегда остались в моей душе и стали её частью, это одно из самых ярких и самых ужасных. Финдекано стоял, не обнажая клинка, со знаменем в руках, и чёрные волосы отсвечивали в ярком белом свете фонарей - как на той улице, где погиб златоволосый тэлеро. Чистый сердцем как никто больше, он добровольно шёл на Падение, ибо таков был его путь.

И он тоже, как и все мы, должен был убивать, он должен был сломить свою чистую и прекрасную душу, он тоже должен был с мечом в руках пройти по благословенной земле Валинора - во имя Света.

Они готовы были на этот бой. Промедление длилось не больше нескольких мгновений; резкий порыв ветра колыхнул знамя в руке Финдекано, приподнял длинные синие плащи нолдорских воинов - словно на море поднялось волнение - и штурм начался.

Я стоял в тени мраморной колонны, словно окаменев от ужаса и боли, и зачарованно смотрел на площадь. Больше не было сил на то, чтобы заставить себя сделать хоть шаг вперёд, не было сил достать меч из ножен; больше не хватало духа даже на то, чтобы проклинать себя за эту слабость. Всем сердцем хотелось мне сделать что-нибудь, чтобы остановить эту резню, в сто раз более ужасную в родном любимом Валиноре, так прекрасном когда-то и столь же любимом теперь, как и в далёкие счастливые годы. Но я был бессилен перед судьбой, словно лист, сорванный с родной ветви разрушительным штормовым ветром.

Наконец я заставил себя выйти на широкую лестницу, ведущую к набережной, и медленно начал спускаться по белым ступеням, не отводя взгляда от сражения внизу. Мертвенный белый свет фонарей холодно блестел на нолдорской стали; искрились, словно покрытые инеем, синие с серебром одежды. Страшно было видеть Финдекано среди других казавшихся мне безликими воинов; он словно один стоял в окружении призраков. Странным холодом обдавало душу при взгляде на воинство нолдор...

"Я и сам стал таким теперь", - подумал я, взглянув на свои окровавленные латные перчатки, тускло поблёскивающие в полумраке.

В это время авангард нолдорского войска прорвался на набережную, и начался рукопашный бой за корабли. Тэлери лишились своего единственного преимущества - возможности обстреливать отряд Финдекано издалека, - но, хотя теперь исход боя был решён, они не отступали перед ставшими их врагами на поле боя нолдор.

Я почти спустился вниз, когда понял, что не могу найти взглядом Финдекано - знамя нёс теперь незнакомый мне нолдо, одетый во всё серое. Через несколько минут я увидел его - он стоял, прислонившись к стене, и левой рукой пытался вытащить из плеча стрелу с белым оперением. Его меч лежал в стороне.

Моя кровь вскипела; не помня себя, я кинулся вперёд. Мне было всё равно, защищёна ли от стрел лестница, по которой я спускаюсь, или нет - возможно, лучше мне было бы умереть там. Я не думал больше об одинокой белой фигурке истекающего кровью тэлеро, лежащего на пустынной тёмной улице у моря. Есть минуты, когда почти не осознаёшь своих поступков, когда лишь одна мысль заполняет твоё сознание. Я думал тогда о Финдекано, и мне было всё равно, братья передо мной или воины Моргота - я знал лишь, что они стоят на моём пути.

Воистину справедливо проклинают за это меня и мой дом. Но я также и не имел права остаться безучастным, как Финдарато и его братья - у меня не было права на невинность.

Я не думал тогда ни о чём подобном. Как бы это ни было странно и жутко, но в тот час именно чистый порыв Финдекано, всем сердцем верящего в необходимость этого сражения, искренне считавшего, быть может, что тэлери напали на нолдорские войска по приказанию Валар, убедил меня самого. Это слишком тяжело и жестоко, чтобы понять до конца - как могут толкнуть на убийство вера, любовь и верность королю. Как одержимый, я мчался вперёд, не обращая внимания на врагов - да, я считал врагами всех, кто был против нас, - и не видел ни крови на своём клинке, ни стрел, вонзившихся в мой щит. Всё смешалось перед моими глазами в неясную череду лиц и образов.

...Нолофинвион почти терял сознание, когда я поднял его и понёс на руках в защищённый от стрел стенами зданий угол площади. Там я бережно посадил его на ступени (Финдекано, казалось, едва осознавал происходящее и подчинялся мне бессознательно), вытащил стрелу и перевязал рану полосой ткани, оторванной от своей одежды - но я не помню, как оторвал её: всё вокруг было похоже на предсмертное видение или на сбывшийся кошмар.

Всего этого не должно было быть на этой земле.

Финдекано долго смотрел на меня широко раскрытыми серыми глазами - на мою окровавленную кольчугу, на клинок... Его лицо не выражало ни упрёка, ни отвращения, ни ужаса. Казалось, он просто не мог поверить, что перед ним я, Майтимо Феанарион, которого он знал и любил всю свою жизнь; и мне казалось, что ещё немного - и я не вынесу этого взгляда. Как назвать меня теперь? Мне нет имени после того, что я совершил.

Не в Лосгаре, когда белые корабли горели на моих глазах, а Финдекано был на другом берегу, не на склонах Эред Ветрина, где погиб мой отец, не под пыткой в железной темнице Ангамандо, а тогда, в Альквалондэ, с головы до ног запятнанный кровью братьев, я впервые не хотел больше жить.

Финдекано опустил взгляд на свои окровавленные руки, и боль исказила его лицо.

- Это не моя кровь, Майтимо, - в отчаянии прошептал он.

Мне хотелось тогда пасть на колени и заплакать о тех, кого погубил, о свете, навсегда погасшем, о былой своей чистоте... Мне хотелось воззвать к Элентари, но я понимал, что недостоин произносить её светлое имя.

Всю его жизнь Финдекано вели преданность и любовь, и не было деяния, которое он совершил бы из ненависти - даже в Альквалондэ. Он жил и дышал Мечтой; его доблесть была подобна неугасимому яркому пламени. Песни, что он слагал, были свободны и искренни, и когда он брал в руки свою арфу, казалось, что за спиной вырастают крылья, и ты можешь улететь - минуя все преграды, далеко за Разделяющие Моря, куда-то, куда в глубине души ты стремился уже давно. Казалось, Искажение не затронуло Финдекано - лишь Врага ненавидел он на этой земле. Но и ему нельзя было остаться в стороне и быть невиновным: шторм срывает с ветви все листья безжалостно и равнодушно, не оставляя выбора. В Альквалондэ вошли все, кто не мог остаться в Амане после смерти Короля, те, кто не повернул назад, услышав жестокие слова Северного Пророчества, те, кто не строил потом в Эндорэ тайных крепостей, а открыто шёл на битву с Врагом.

Я ничем тогда не мог облегчить страданий Финдекано, и теперь, через много лет, эта рана ещё не зажила. Время обращает в песок высокие скалы, и через века твёрдая сталь становится прахом; морские волны шлифуют острые камни и ветер заносит песком русла высохших рек, но тот, чьё сердце чисто, никогда не забудет, что руки его в крови.

Никто из нолдор не спустится никогда снова по белым ступеням к мерцающим водам моря, подставив лицо вольному свежему ветру. Нам больше не ступать по прохладной зелёной траве валинорских полей и не любоваться на чистые небеса нашей родины, нам больше не бродить по бескрайним лесам и не пить из кристально-чистых ручьёв. Нам больше никогда не смеяться так, как смеялись здесь и верить так искренне, как верили когда-то, ибо Затмение искалечило наши души и омрачило наши сердца навеки. Чувства наши и помыслы стали отчаянными и исступлёнными. Мы изменились так, что страшны стали друг другу и самим себе - такова жестокая участь каждого, кто навсегда лишился Света и посмотрел в лицо самой Тьме.

Мы больше не увидим этой прекрасной земли, в которой мы когда-то были так счастливы и в которой мы узнали, что такое боль и что такое смерть, которой мы причинили столько горя и страданий. В Альквалондэ до конца дней будут проклинать наши имена .

Мы никогда не вернёмся назад. Наш путь лежал вперёд, через лёд и мрак, навстречу тёмным берегам Эндорэ; и однажды став на этот путь, мы не повернём обратно. Мы шли на войну, на вечную и непримиримую войну с тем, кто сделал этот мир таким жестоким.

***

В вечерних сумерках я стою на каменных склонах Эред Ветрина, и губы мои шепчут имя того, кого я люблю безгранично и преданно, всеми силами своего сердца - имя Куруфинвэ Феанаро, моего отца и короля. Он ушел навеки, и моя душа никогда не смирится с этой утратой.

Для меня он навсегда остался таким, каким я увидел его тогда в Альквалондэ - с окровавленным мечом в руках и с яркой серебряной звездой на челе, когда одни называли его убийцей, а другие - своим королём, но никто не видел муки в его глазах и слёз на его лице; когда он, обреченный больше не увидеть так любимого им света, шел вперед через вечный мрак Затмения - и мы шли за ним, зная, что никогда не увидим больше свой Валинор, что в изгнании нас ждёт лишь мрак и смерть. Мы шли за ним, отчаянно надеясь в глубине души, что эта долгая ночь когда-нибудь кончится.

Быть может, когда-нибудь он вернётся к нам, но скорее всего я увижу его снова лишь в чертогах Мандоса. Я не знаю, правы ли были мы тогда - не мне судить об этом. Я знаю лишь то, что многие, очень многие по слову Феанаро оставили свой дом и решились на тяжелый и опасный путь в Эндорэ. Нас проклинают справедливо - но знает ли кто-нибудь, как это - добровольно пойти на Падение, обречь себя жить вечно, помня об Альквалондэ и вечно терзаться этими воспоминаниями.

Говорить об отце тяжело, почти невозможно - и бессмысленно. Тот, кто ненавидит его, не избавится от этой ненависти, попытавшись расставить все на свои места разумными рассуждениями; тот, кто любит его, не найдёт утешения в горьких мыслях. Лишь сердце знает правду - я люблю его и последую за ним куда угодно, потому что иначе мне было бы незачем жить.