Короли поневоле

Финголфин

Ита Морнэ

Разговор

Мы подошли намного позже, чем следовало. Хотя, вероятно, тогда бы здесь полегло гораздо больше. Впрочем, это не оправдывает Резни. И не отводит ни от одного вины за убийства родичей. Возможно, если бы я подошел раньше, все могло закончиться по-другому. Впрочем, думая об этом, я понимал, что это не закончилось бы ничем достаточно приемлемым при любом варианте. И все равно, глядя на убитых тэлери, я чувствовал свою личную вину за неспособность защитить своих родичей. Сколько еще погибнет, пока Феанаро добьется своего?

— Лорд Нолофинвэ, лорд Финдекано просит разрешения войти, — доложил эльда, подбегая ко мне. С каких это пор Финдекано понадобилось разрешение? К тому же, я же не в шатре. Куда войти? Я повернулся к эльда.

— Куда войти? Мы же на открытой местности.

Он немного смутился.

— Простите, я как-то привык…

— В любом случае, Финдекано может приходить куда угодно и когда угодно. Позови его.

Он поклонился и убежал. Когда же стал подходить Финдекано, я понял причину его посольства. Он тоже участвовал в Резне… как просто однако рассуждать, что вот, мол, феаноринги атаковали, феаноринги убивали, феаноринги пошли против родичей, феаноринги подняли мечи на эльдар… И думать то же самое о собственном сыне… я прикрыл глаза, как я теперь должен буду относиться к этому?

Финдекано подошел, поклонился.

— Я хотел поговорить с тобой, лорд.

Лорд?

— О Резне?

Он кивнул и продолжил, собравшись с духом.

— Моя дружина… когда моя дружина подошла, я увидел, что на нолдор нападают тэлери и…

Не подумав, что тэлери могут быть правы, — мелькнуло у меня в голове

— Мы вступили в бой.

В Резню, Финдекано. Это не бой.

— Мы очень сожалеем об этом, мы бы никогда не подняли меча на родича, если бы не случилось нечто подобное. Но мы видели, что нолдор нуждаются в помощи. Почему Ольвэ просто не отдал корабли?

А почему Феанаро отказался отдавать Сильмариллы?

— Тогда бы не было Резни, и никто не запятнал бы свои руки кровью эльдар. Я не прошу у тебя прощения потому, что знаю, если бы все повторилось, поступил бы также. Я пришел и увидел, что Май… нолдор нуждаются в помощи.

Майтимо нуждается в помощи.

— И поэтому ты теперь считаешь, что должен называть меня "лорд", а не отец?

Он смутился и опустил голову. Его рука сжала рукоять меча, будто ища защиты.

— Я виноват перед тобой.

— Мы все виноваты, и каждый ответит за свои деяния в Чертогах Намо. Но я не об этом. Ты называешь меня теперь лордом?

— Мне хотелось бы, чтобы между нами не возникало никаких размолвок, но… я поступил необдуманно, последовал за голосом сердца, а не разума и…

— И отец теперь становится просто лордом?

Финдекано снова умолк, опуская голову все ниже. Финдекано Отважный! Нолофинвэ мудрый! А как объяснить, что ребенок, каким бы он ни был и что бы ни сделал, все равно ребенок? Независимо, сколько ребенку лет, воин ли он, убивал ли, действовал неразумно. Это же ребенок. Мой ребенок. Мой сын. Как объяснить, что я не стану гневаться на него? Лишь на своего старшего брата, благодаря ему мой сын запятнал руки в крови. Как показать свою любовь, чтобы она не была воспринята, как жалость? Потому что жалость для такого, как мой сын — оскорбление. И можно ждать такого от врага, но от собственного отца… Впрочем, сейчас он стал называть меня лордом. Хочешь приравняться к обычным дружинникам, Финдекано?

А он молчал, только меч сжимал все крепче и крепче. Я не видел его глаз потому, что он опустил голову, но чувствовал, что ему сейчас больно и стыдно, и, может быть, даже страшно за свой поступок. Никто не может научить убивать. Даже Феанаро.

Он переступил с ноги на ногу и тяжело вздохнул, потом провел рукой по лицу, будто смывая что-то. Воспоминание об убитых? Я сам вздрогнул. А он заговорил:

— Я буду их помнить до конца времен, — и голос был тихий, печальный, а в нем слышалось столько боли, столько ужаса, столько страха за родичей, перед родичами, за своего друга, за мое мнение о нем; он помолчал немного, собираясь с духом: — Они стоят сейчас передо мной, с укором смотрят на меня, я чувствую, как их кровь течет по моему клинку, по моей руке… зачем? — голос дрогнул, и Финдекано смолк.

Я закрыл глаза совсем. Ах, ну и что? Пусть Финдекано подумает, что я его жалею, пусть сочтет это оскорблением, пусть обидится. Но не могу же я так просто стоять и наблюдать, как он терзает сам себя! Я шагнул к нему и порывисто обнял. Он вздрогнул от неожиданности, на мгновение замер, а потом прижался, и я услышал, как быстро бьется его сердце, и почувствовал, что он вздрагивает. Мой отважный сын заплакал, а я никогда больше не ощущал ничего более горячего, чем слезы моего сына…