Короли поневоле

Маэдрос

   Нион

Вира

Солнце садилось на западе…

И так неожиданно красиво это было, что мы никак не могли привыкнуть, хотя уже много дней и ночей прошло с того – первого – памятного сияния, затопившего небо. И ничуть не походило оно на те сполохи, что разрезали черноту в Лосгаре. Но многие не любили смотреть на закат. Да и не до того нам было, признаться.

Это ведь только сказать легко, а как сделать необжитый берег озера Митрим – домом? Впрочем, мы не старались особенно. Словно все заранее знали, что останемся здесь ненадолго, что это – лишь лагерь, временное пристанище. И потому пестрые ряды шатров выглядели хоть и ярко, но сиротливо - и на северном берегу, и на южном.

Да оно и было так. Мы осиротели, это правда. Сначала мы лишились короля. Потом – дома. Затем – братьев. И прежней  веры в лучшее, в новое, что вела нас в черноте Без-Света от родных улиц – к берегам Моря и дальше, дальше, через лед предательства и вражды – к незнакомым сумрачным землям. Осиротев в Эндорэ, мы цеплялись за то единственное, что у нас оставалось, - за горечь потерь, отчаянную злость и справедливое «Почему?».

А теперь все это тоже оказалось ненужным. Неважным. Прошлым. Потому что старший сын нашего короля (да, да, он – король, а не Феанаро, что бы ни говорили там!) вернулся оттуда, откуда не возвращаются. Не один.  И разом перечеркнул все, чем мы пылали все это время, оставив только вечную жажду мщения Врагу. Финдекано, вытянув Нэльяфинвэ в жизнь, разом забрал право на все ответы,  отдав лишь растерянное «это уже не важно…».

Но мы уже слегка попривыкли, да и многое нынче стало неважно. Кроме одного – что дальше?

Но как бы мы ни запрещали себе думать о прошлом, оно само приходило к нам. Особенно вечерами; дневные заботы – оружие, обеды, патрули, и новые травы для лекарей, и новые карты для книжников – отступали, оставалось странное спокойствие, не похожее на прежнюю беззаботность, но легкое и светлое.

В такие минуты я уходила по берегу подальше от лагеря, спускалась к самой полосе воды, садилась прямо на землю и, бросая камешки  в воду, глядела на южный берег, где стояли такие же ровные ряды шатров и палаток. Отсюда их можно было рассмотреть.

Туда, где были – прежде родные…

Я бросала камешки и следила за кругами, расходящимися по воде. И все пыталась увидеть – там, далеко – хоть кого-то из тех, кого знала. Может, услышу флейту Макалаурэ. Или ветер донесет запах трав из сумы Исильвен – целительницы, подруги моей матери. Или мелькнут у берега рыжие головы Амбарусс. И все думалось: как там Майтимо?

Нельзя сказать, что Финдекано поступил очень уж неожиданно. Я, например, догадывалась, что чем-то подобным все и кончится – таким потерянным и осиротевшим был он с тех пор, как пришло известие о пленении Майтимо. Но ведь решиться – мало. Нужно еще дойти и вернуться. Хотя Финдекано никому, кроме отца, не рассказывал о том, что там было, это как-то незаметно стало известно всем. А сам Нолофинвион почти сутки отсыпался, а потом уехал в лагерь Феанариони. Вернувшись, привез весть: Нэльо поправляется. И все. Ни слова больше.

Камешки летят в воду с тихим плеском, и тишина так же кругами расходится над озером вместе с закатом. Недалек тот час, когда патрульные зажгут факелы, и неяркий их свет долго-долго будет казаться отблеском зари, затухающей над лесом. И такие же точки огней на другом берегу словно придвинутся, станут казаться ближе и ярче.

А они и есть ближе…

Я протерла глаза и вскочила. Вереница огоньков двигалась по берегу, и было еще совсем светло, чтобы разглядеть полотнище знамени и звезду Феанаро над их головами.

К нам, кажется, собираются гости!

Я подобрала подол и полезла вверх по склону, чтобы упредить о появлении нежданных визитеров. Но их, конечно, заметили и без меня. Над лагерем повисло напряженное ожидание, хотя никто не прервал своего занятия, никто ни словом не обмолвился о происходящем, и даже негромкая мелодия чьей-то флейты так же продолжала плыть, мешаясь с облаками. Только Финдекано подошел к отцу и тихо что-то сказал.

Кавалькада приближалась, и самые зоркие из нас уже могли различить передних всадников. У кого-то вырвался вздох удивления: все семеро сыновей Феанаро!

Они въехали в лагерь и придержали лошадей, пустив их шагом. Неторопливо, но четко… оранжевые блики горели на застежках плащей, бросали отсвет на медные волосы Нэльяфинвэ, зажигали мрачные искры в глазах Карнистиро. Много их было – кажется, вся дружина собралась. В голубоватом вечернем мареве, в полной тишине двигалась вереница, и мы смотрели на них напряженно, недоумевая и ожидая: что дальше?

Спешившись, Феанариони подошли к Нолофинвэ, тот сделал знак – проходите в шатер, колыхнулась узорная занавесь – все.

Наверняка Финдекано знал, зачем они здесь, но стоял с невозмутимым видом, не реагируя на бешеный взгляд Турукано, только губы чуть сжались – упрямо. Если Семеро пришли с просьбой, с предложением ли, а Нолофинвэ ответит отказом – чью сторону он примет, отца или друга?

Не так уж много времени прошло – солнце еще не успело уйти за самые высокие деревья, но нам эти минуты показались долгими. Все больше народу собиралось с каждым мгновением у шатра нашего лорда, но все молчали. О да, молчать мы умеем, мы научились этому искусству – там, где не остается сил ни на что иное, тишина и безмолвие спасают от шага за край. А Финдекано все так же стоял столбом, глядя  в сторону берега.

Полог шара колыхнулся снова – они вышли. Оруженосец Нолофинвэ громко протрубил в рог, собирая всех, - но это излишне, мы и так уже столпились здесь. И лорд наш поднял руку, показывая, что станет говорить. Но вместо него шагнул вперед Майтимо.

— Родичи и друзья… - четко и громко зазвучал его голос, но каким же он стал надтреснутым, вовсе не так звонок, как когда-то, и золото беспечности сменила сталь приказа и медь упрямства… а еще – почудился ли мне слабый отзвук обреченности?

Машинально я оглянулась – неужели и мы изменились так сильно? Ведь своих перемен  не замечаешь, особенно если каждый день водная гладь отражает одно и то же лицо. А всмотревшись однажды в черты тех, кого знаешь, но не видел долго, вдруг понимаешь, что и ты сам сегодня – только рябь на воде, и через два мгновения ничего не останется на зеркальной глади, и новый камень вызовет уже совсем другие круги.

Макалаурэ стоял на полшага позади брата, и последний солнечный луч высвечивал его черты особенно резко. Показалось ли мне, или он вправду был бледен, как полотно? Невольно я подумала: каково ему сейчас? И как было раньше, когда старший брат (а ведь они всегда, всегда были вдвоем) неизвестно жив ли, а младшие горят местью и рвутся в бой (о, Тройка не была бы Тройкой, если бы не рванулась сразу спасать Майтимо, объявить войну, кинуться напролом). И надо сдерживать самых горячих, и думать, как быть дальше, и смириться с тем, что Нэльо не вернется, и каждую минуту помнить: ты отныне – старший, от  одного твоего слова зависят жизни и судьбы тех, кто пришел с тобой. Тяжек груз власти – как Канафинвэ принял его? И вдруг – все по-прежнему… вот только по-прежнему ли?

Майтимо говорил что-то – я не слышала, не могла осознать происходящее, только смотрела. Взгляд упал на черную повязку на правой руке, и боль и жалость затопили мое сердце. Если бы можно было вернуть время – назад, туда, где все мы были еще равны, сказанное сделать несказанным, бывшее – небывшим. Если бы можно было поступить по-другому – что бы мы сделали, какой дорогой пошли? Чтобы потом не терзаться стыдом и горечью, не пытаться исправить свои и чужие ошибки, не гореть бессильным гневом от невозможности изменить что-то, будучи скованным волей старшего брата и лорда.

Удивленный вздох пронесся над нами и вернул меня обратно. Что же все-таки случилось?

— Что случилось? – спросила я шепотом у стоящего рядом. – Я прослушала…

— Нэльяфинвэ отказывается от верховной власти над народом нолдор, - суховато ответили мне, - и просит принять корону Нолофинвэ.

Майтимо взял из рук брата обернутый синей тканью сверток, развернул… мы все узнали – венец Финвэ, нашего государя, сколько раз мы видели этот узкий обруч на темных волосах короля – на советах, на праздниках, перед Валар. И в тот злосчастный день в Форменосе Финвэ тоже был в нем… Нолофинвэ принял венец и почтительно прижал к губам, отдавая дань памяти тому, кто навсегда останется королем всех нолдор, еще не разделенных на нолдор Валинора и изгнанников.

— Хороша вира, - прошептал кто-то позади меня. – Власть за кровь…

Всхлипнув, я рванулась прочь, вылетела из лагеря и, скатившись по обрыву, подняв тучу брызг, упала в воду. Слезы лились сами, и это приносило облегчение. Я уже давно не могла плакать – со времени прощания с матерью в Амане, а теперь ручьи текли меж пальцев, смешиваясь с прохладной озерной водой. Потом я долго-долго умывалась, глотала, захлебываясь, соленую влагу и, наконец, отжав мокрый подол, вышла на берег. Села на песок, набрала горсть камешков и снова стала кидать их в воду, глядя на круги, расходящиеся по воде.

Кто-то подошел, встал за спиной – я не обернулась.

— Майтимо отдает нам еще и лошадей, - проговорили сзади. – В уплату виры…

— Это хорошо, - вздохнул другой голос. – Но спроси Турукано – примет ли он такую плату? И он не один…

— Финдекано вовсе не просил ничего, - возразил первый.

Переговариваясь тихонько, они пошли вдоль берега. Уже совсем стемнело.

Я запрокинула голову, посмотрела на первые звезды. Как хорошо, что солнце садится на западе. Я могу думать, что, встав на востоке, оно придет к нам снова, а потом опять, и что-то останется неизменным в этом странном изменчивом мире.

25-27.05.2004.